Три года счастья
Шрифт:
Обе ненавидят друг друга и готовы шептать друг другу на ухо способы, которыми они готовы убивать друг друга.
*** Новый Орлеан. 2013 год. ***
Во французском квартале всегда тяжело уснуть, особенно в последнее время. Слишком шумно. Слишком неспокойно. Слишком много крови и смертей.
Элайджа ведь помнит слезы Софи Деверо, которая вправе оплакивать свою сестру, которой Марсель перерезал глотку. Софи любила свою сестру всей душой, а теперь вынуждена проститься. Проститься навсегда. Проститься осыпав тело белоснежными лепестками, закутать тело плотной черной тканью
Элайджа Майклсон лежит в своей постели, той самой, что и сто лет назад, пустой взгляд в потолок, слушаешь шорохи за дверью, чей-то шёпот, шаги… Видимо его брат вернулся. Измученная Хейли, которую он привел не стала даже рассматривать дом, в котором когда-то жила его семья, а просто уснула в первой же комнате, где было можно вздохнуть не пылью.
Но пыль меньшая из проблем Хейли Маршалл. Пыль и осмотр дома можно отложить на завтра.
Холод поднимается изнутри, будто это твоя кровь — густая, черная, замедляет бег и льдом выжигает вены. Ему холодно и губы наверняка посинели. Без нее он замерзает. Нет огня. Ничего нет и он только медленно опускает ресницы, сильнее вжимается телом в постель и ждет, когда же, наконец, придёт такой необходимый, такой долгожданный сон и покой.
Но достойны ли монстры покоя и сна?
Это будто падение в воду с высоты. Сперва странное ощущение невесомости, затем удар-всплеск — и темнота мгновенно накрывает сознание. Память остаётся за спиной, наверху, ты расслабляешься и плавно поднимаешься на поверхность — к солнцу, к небу, к свободе. Вздыхает полной грудью солёный запах, ветер, и только в эту секунду картинка меняется.
Ветер унес его любовь.
Ему снится она.
Растрёпанные кудри, весёлая. Она широко улыбается, смеётся даже, так, как позволяла улыбаться только ему. Вышагивает аккуратно в ярко-красных босоножках на высоком, тонком каблуке, на ней длинное черное цветочное платье на бретелях.
Нет сомнений, что это она, только почему-то в этот раз он не был в белом коридоре, не проходил через черную дверь, а значит это она — настоящая. Ему просто стоит признать это, как и свою вину.
Он идет следом и ему приходится то и дело оборачиваться, чтобы не обрывать разговор:
— Катерина, прости меня, — пытается выдавить, но кажется для нее это поток слов.
Она молчит и нет сомнений, что она даже видеть его не желает: » Боже, Элвйджа всегда такой занудный? И всегда так странно разговаривает, когда виноват? — думает она идя вперёд, а тот глотает воздух, плетется за ней.
Такая простая, открытая, его Катерина.
— Элайджа, — она назвала его по имени. С таким трогательным детским дружелюбием, с непосредственностью, и пусть там, во сне, он кажется счастлив, в светлой-голубой рубашке рукава которой закатаны и темных брюках ощущает, что между ним всё по-прежнему, и задерживает дыхание: — Погоди, сейчас выйдем на ровную дорогу.
Замирает.
Она истолковывает
— А разве у нас была ровная дорога, Элайджа?
Обречённо пожимает плечами. Она снова хватает его плечи.
— Прости…
Она права и их дорога была терниста, крута, заросшая сорняками. Вряд лм бы такая дорога привела их к светлому будущему.
Отпускает и идет дальше. У нее есть шанс и она должна идти вперед. Идти своей дорогой, и он даже кричит что-то, и она не реагирует. Оказывается, можно держаться ровно, можно не дышать в унисон и отпускать, смотреть на ускользающей силуэт.
— Слышишь? В последний раз я прошу твоего прощения. В последний раз я твой. Я виноват.
Кричит, привлекает внимание, жадно глотает воздух, только бы она обернулась.
Он виноват и сейчас не будет молчать, даже она не простит.
— Виноват, потому что предал любовь и это не прощается. Предательства любви.
— Прости, я выбрал семью…
— Прощаю, Элайджа, потому что ты признал свою вину. Ты не мог выбрать любовь и теперь будешь винить себя…
— В сердце пустота… Я так боялся, что мой брат лишит тебя единственного, что у тебя осталось — жизни… Я не вынес бы этого… Твоей смерти… Легче мне простится с жизнью, чем пережить твою смерть…
— Ты должен сражаться за семью… Ты поступил правильно…
Она обнимает его. Так порывисто, счастливо, всего на короткое мгновение крепко сжимает руки у него за спиной. Потом, опомнившись, отступает на шаг.
— А теперь мне пора, Элайджа, — она желает уйти, но первородный удерживает ее зв руку, притягивает к себе.
— Все это ложь, потому что ты не простишь меня, — громко и тут же трогается с места, потому она не поддается, пытается вырваться.
Кудри по лицу, когда он дышит слишком близко и нашел в себе смелость коснуться ее волос, заправить их за ухо. В какой-то момент она, смотрит в глаза так спокойно, с идеально ровной осанкой, только руки опущены вниз. Больше не коснется его.
Нельзя.
Пробует повторить за ней. Ветер проникает под рубашкой и он чувствует ветер.
Ловит украдкой её взгляд. Спокойный, счастливый и свободный.
Их сейчас двое.
Но вскоре он останется стоять один на этой дороге.
Она не простит его.
Он не простит ее.
Поедет на дно, в пустоту и темноту, искусает губы в кровь.
Он сделал, как нужно, а сейчас поступит не правильно.
Он нежно ведет пальцами по ее лицу, запоминая каждый миллиметр ее молочной кожи, каждую родинку, что так сводят его с ума.
Запомнить.
В последний раз.
Сделать, то что запрещено и после проститься.
“Катерина, настоящая и живая, которая не простит меня”, — стучит в голове. И отчаяние, сжавшее горло.
Делать, то что запрещено, а после расколоть мир.
Губы в губы, захлебываясь, глотать, насыщая легкие, вены, пробираясь под кожу.
Впечатывая, сплетая во что-то единое, неделимое, вечное. Что останется и после смерти во Вселенной?
Любовь останется после смерти.
Любовь останется даже если о ней молчать и отпустить, если не простит.