Три года счастья
Шрифт:
Элайджа только вздыхает, словно иллюзионист достает белоснежный шелковый отрезок ткани, напоминающей носовой платок, протягивает брату, чтобы тот вытер кровь из уголка губ.
И откуда столько благородства в Элайджи, кто бы знал. Куда ему Клаусу Майклсону до его старшего брата? Теперь им обоим не по себе, а осознает это только один. И сказать не выходит, и промолчать подло. Лучше уж Элайджа обнимет брата, чтобы тот просто понял, что все будет, как прежде. Клаус почти истерично вздрогнул от этих объятий.
—
И больно совсем не ему, так ведь?
Больно обоим.
Главное, чтобы серые глаза скорбью не вымыло. Он ведь столько раз предавал своего брата, лишал счастья его, сестру. Но может когда-нибудь Клаус все поймет. Остальное — остальное лечится.
Элайджа вылечиься и простит.
И невысказанное и несбывшееся нависает в воздухе, и кажется, если сейчас как-то вдохнуть неправильно, рухнет вселенная, и от них не останется ни записки, ничего.
Элайджа не выдерживает первым — Клаус знает, что виноват, нл Элайджа всегда выберит его и откажется от личного счастья во благо семьи.
Выдох.
Вдох.
Ребекка тихо закрывает за собой старую дверь, щурится от скрипа, ведь так боится нарушить то, что она ждала столько лет, после того, как Клаус отменил свое наказание для Элайджа.
Ждала премирения между братьями.
Тишина.
Ее братья помирились.
Семья превыше всего.
Боится, прижимается спиной к стене.
Делать Кетрин Пирс больше и нет.
Забита в угол наблюдая за тем, как Элайджа в очередной раз выбирает семью.
Видит, что Элайджа выбирает семью.
Видит, что Элайджа выбирает один елинственный ему путь — семью.
Солнце ушло за горизонт.
Они заперты здесь и не известно, когда освободятся, пробудятся, откроют глаза и вновь будут ходить по земле, а их губы окрасятся кровью. Настоящей кровью.
Фрея все замечает. Замечает, когда спускается с лестнице, похоже и забыла обо всех ссорах. Неужели все налаживается и они укрепят свою нить семьи, пропустят через себя все. Они говорили с Ребеккой всю ночь. Коулу тяжело открыться, но похоже он смог это сделать. Смог открывшись Элайджи и сидя с ним за маленьким столиком, смотря на шахматную доску.
Кивком головы Элайджа приглашает Фрею на кресло возле него. Здесь, особенно утром, Элайджа любит смотреть в окно и пить свой чай или кофе с добавленным Коулом алкоголем, пока в доме еще царит гробовая тишина. Элайджа любил сидеть в одиночестве, в саду, храня в своей душе секреты и тайны, раскаяние. Сейчас же он сидел дома, в одном из мягких кресел, разговаривая с Коулом и наблюдая, как Ребекка возится на кухне или занималась своим маникюром.
Сидя в одном из кресел он слушает дыхание каждого члена семьи и на душе как-то спокойно.
Пока его семья рядом ему так спокойно и на столешницу опускается шахматная доска.
Фигурки старые, потертые, тяжелые, вырезанные
Элайджа ведь: живет и умирает во имя семьи.
Он всегда играет черными.
Только черными.
Коулу определенно приходится только смириться и все.
— Черные, как всегда? — спрашивает младший Майклсон, но ответа от Элайджи нет, — Так что, играем, пока наша сестра в какой раз занята собой?
— Расставляй фигуры. Я играю черными, — старший Майлсон складывает пальцы в замок и с удовольствием наблюдает за тем, как его младший брат расставляет фигурки на доске.
Проходит десять минут. Даже Фрея запомнила все названия фигур. Через еще полчаса она пьет грейпфрутовый сок и свободно ориентируется среди фигур, знает, как ходит каждая из них.
Кол смеется так звонко и иногда меняет фигуры, тем самым проверяя бдительность Элайджи, когда ему все же удается выиграть, звонко хлопает в ладоши, что даже Ребекка вздрагивает, задевает локтем баночку с лаком для ногтей, что та падает на пол.
За последнее несколько столетий Элайджа впервые чувствует себя живым. Действительно живым.
Действительно счастливым, в окружении семьи.
— Что с тобой? — вопрос Фреи застигает его врасплох.
Кол болтал во время игры, пил бурбон, когда Элайджа предпочитал час с бурбоном или бурбон с крепким чаем, много чего рано еще никогда не спрашивал о его душевном состоянии.
Знал как плохо брату.
Знал, каково это помнить, когда желаешь стереть воспоминания и не помнить ничего.
Знал, как воспоминания могут выбивать почву из-под ног, выжигать изнутри, убивать изнутри.
Знал, каково это утратить любовь.
Знал и понимал, каково убивать себя воспоминаниями об утраченной любви, каково это, когда всплывает образ возлюбленной и все мысли заполняет только то, что счастье было так близко и все чувства были так важны.
Все позади.
Утраченное счастье.
Утраченная любовь.
Судьба развела возлюбленных.
Наплевать?
— Я в порядке, как и всегда, Коул. Продолжим партию? Я заметил, что ты переставил фигуры. Шах и мат, брат…
— Нет, нет! Это все из-за той стервы… Я прав??? Хейли оставить ты не можешь… Стерву тебе не вернуть… Шах и мат…
Кол дурачится, забирает черную ладью и смеется, пока Ребекка надувает губы, понимая, что придется убирать пятно от лака.
— Просто я… не могу выбросить её из головы. И каждый раз, когда я смотрю на неё, в груди ноет, и я знаю, что это её вина. Этой стервы.
— Для начала, позволь уточнить: та стерва, Кетрин Пирс? Это должно меня тревожить? Я ведь знала о вас и должна была убить ее еще давно… Но, тогда бы я сделала тебя несчастным…