Три грустных тигра
Шрифт:
— А Калигула?
— Возможно, величайший из всех.
Мы свернули на Пасео и проехались вверх по этим естественным террасам, превращенным историей в парк, которые всегда сбивают меня с толку своей схожестью с авенидой Президентов, и спустились по Двадцать третьей до Рампы, ушли на улицу М и обогнули отель «Гавана-Хилтон», завернув на Двадцать пятую, а потом на улицу Л и так до Двадцать первой.
— Глянь-ка, — сказал Куэ, — вспомнишь говно, вот и оно.
Я стал было искать взглядом Гая Цезаря, прохаживающегося по Рампе в золоченых калигах. Он
— Вон идет Эсминец СС Рибот, — сказал Куэ, — сильный крен. Везет, как пить дать, двойной груз спирта и козлиные рога.
Он показывал на другую сторону улицы, на противоположный тротуар.
— Сент-Экзюпери от музыки?
— Совершенно справедливо.
Я вгляделся, справа и слева от его вклинившегося профиля.
— Это не Эрибо.
— Точно?
Он притормозил и тоже пригляделся.
— Ты праффф. Это не он. А как похож, подлец. Вот видишь, у всякого есть двойник или, как ты говоришь, привозной робот с Марса, тут у нас все привозное.
— Да не так уж и похож.
— Это означает лишь, что даже понятие двойничества относительно. Все в конечном счете сводится к вопросу точек зрения.
Я решил начать. Натолкнуть на искусственные откровения, раз уж так ловко наталкиваю на спонтанные.
— А кстати. Ты спал с Вивиан?
— Вивьен Ли?
— Брось, я серьезно.
— Намекаешь, что благородное первое воплощение Бланш Дюбуа — это не серьезно?
— Я серьезно говорю серьезно.
— Постой, ты не о Вивиан ли Смит-Корона-и-Альварес-дель-Реаль?
— Да, о ней.
Мы ехали по Двадцать первой, и он резко завернул к «Националю». Капитан Куэдд. Лишь бы не отвечать? Мы вкатились в парк, зеленый холл отеля.
— Где ты хочешь поужинать?
— Я вовсе не хотел ужинать, ты забыл?
— Как тебе «Монсеньор»?
— Я последую за тобой, куда бы ты ни отправился. Будем считать, что я твоя духовная дуэнья.
Он раскланялся.
— Хорошо, тогда в «Клуб 21». А машина пусть здесь стоит. Всегда приятно знать, что дружественный, хоть и не хозяйский, вездесущий глаз приглядывает за твоими кониками.
Или косой, подумал я. Мы въехали на стоянку и поставили машину под фонарем. Куэ забыл вытащить ключ, пришлось возвращаться. Он глянул на небо.
— Как думаешь, падре Говерна, дождь пойдет?
— Не думаю. Гроза еще над морем.
— Ну и славно. Видно, чтение военных донесений лучше влияет на солдат, чем поле брани. Пошлите.
— О годах не спорят.
Он посмотрел на меня искоса, нахмурив брови и усмехаясь, Куэри Грант.
— Я хотел сказать — о погодах, — поправился я.
У въезда он расплатился.
— А Рамон тут?
— Какой Рамон.
— Да он один Рамон, Рамон Гарсия.
— Я тоже Рамон, Рамон Суарес.
— Тысяча извинений. А другой Рамон не работает сегодня?
— Частников возит. Что-то срочное?
Послание
— Просто хотел повидаться. Передайте, что Арсенио Куэ его спрашивал.
— Куэ. Отлично. Завтра передам лично или с кем-нибудь, если не пересечемся с ним.
— Ничего важного. Просто привет передать.
— Передам, будьте уверены.
— Спасибо.
— Не за что.
Версаль. Если бы «Националь» мог заговорить. Мы побрели под пальмами, и я засмотрелся на нимфу, держащую кубок вечно извергающейся воды в фонтане перед отелем, голую и босую, вытянувшуюся по струнке, объятую ночью, но освещенную прожектором, который неумолимо выставлял на всеобщее обозрение очевидный акт интимного пития, почти что внутреннего нарциссизма, как будто девочку, разглядывающую в зеркале ванной комнаты свою наготу, застал чужой, шпионящий, влезший не в свое дело глаз. Непристойность.
— Красотка, а? Слегка чокнутая, недолго и тронуться, если бесконечно пить воду. Радуйся, Сильвестре, что Пигмалион с Кондильяком не разгуливают на свободе. Двинутая, как все они. И к тому же, на мой вкус, — слишком чистая. She’s spoiling her flavour [174] .
К чему было так давить на английский или, на худой конец, ямайский выговор?
— Я знаю двух-трех не сумасшедших.
— More power to you. Но пасись лишь на своих лугах. Вот тебе мой добрый совет.
174
Она портит собственный вкус (англ.).
Да кто, черт побери, его просил? Сеньорита «Одинкуэе Сердца».
— It’s a watering Lily [175] , — сказал он, заметив, что я все еще слежу взглядом за нагой наядой. Я не сказал ему, что огибаю фонтан, закрыв один глаз.
У казино «Капри» Арсенио поздоровался с хромым продавцом гардений, купил одну и поболтал с ним о том о сем, я не стал слушать.
— Ты носишь гардению в петлице?
— У меня и петлицы-то нет.
— На что она тебе тогда?
175
Это фонтанирующая лилия (англ.).
— Оказываю помощь инвалиду.
— Житейской войны.
— Я сделал бы то же самое для Джейка Барнса или капитана Ахава. Кроме того, к нам спешит подпевка.
Из цилиндра ночи выпрыгнул кролик. Крольчиха. Куэльчиха. Одно лицо с нимфой-гидрофилкой.
— Куэ, дорогой! Какие люди!
— Как дела, солнышко. Вот тебе цветочек, русалочка. Вазе цветы. Кстати, мой друг. Сильвестре Сон Влетнюю. Иренита Атинери.
— М-м-м, ты, как всегда, сама галантность. Какое красивое имя! Очень приятно, — и она показала зубки, будто протянула визитную карточку.