Три грустных тигра
Шрифт:
— Ночной угодник.
— Рад познакомиться, белла донна.
— Потрясающе. Ой как вы похожи!
— Не различаешь, кто есть Куэ, а кто есть Кто?
Прыснула. Она обитала в ином круге, чем Магалена и Беба.
— Но люблю я вас обоих.
— По отдельности, пожалуйста, — сказал Куэ.
Упорхнула после долгих поцелуев, смешков, Пока, заходите ко мне в лас-вегас в ближайшие дни. В ближайшие ночи, сказал Куэ и, повернувшись ко мне:
— Что я говорил?
— Ты знаком с
— По-испански это называется Рампа. Прости, по-кубински.
У входа в «Клуб 21» я сказал:
— Никак не могу выкинуть из головы эту девчонку.
— Ирениту?
Я окинул его одним из его же дежурных взглядов.
— Статуйку? Ради бога, Сильвестре.
— Шел бы ты…
— Продавец гардений — мальчик, если ты не понял.
— Да Магалену, черт. Только о ней и думаю. Она меня околодовала. Она настоящая Мага Лена.
Куэ встал как вкопанный и вцепился в столб, поддерживающий маркизу, так, будто рядом начинался не сад, а колодец.
— Повтори.
Тон его меня тоже удивил.
— Настоящая Мага Лена.
— Еще раз, пожалуйста. Только эти два слова.
— Мага Лена.
— Так я и знал!
Он отпрыгнул назад и хлопнул себя ладонью по лбу.
— Что с тобой?
Он ничего не ответил и прошествовал в ресторан.
Арсенио Куэ заказал цыпленка-гриль, жареную картошку, яблочный компот и зеленый салат. Я — гамбургер, пюре и стакан молока. Поедая цыпленка, он о нем и говорил — а это почти что невежливо. У меня приключилось дежавю, я снова сидел в Барловенто.
— Мне сдается, — сказал он, — есть некая (тесная) связь между столом и сексом, в постели и в еде — один и тот же фетишизм. Когда я был молод — или когда был моложе, в отрочестве (он сказал, в от-рочестве) — словом, несколько лет назад я обожал грудку и заказывал только ее. Одна моя приятельница как-то заметила, что мужчины предпочитают грудку, а женщины — ножку. Она, по всей видимости, ежедневно за обедом доказывала эту теорию. Если в пансионе давали курицу.
— Кто же ест крылышки, шейки, зобы?
Это я спросил, разумеется. Вечно позволяю ветру беседы увлечь меня.
— Не знаю. Бедняки, вероятно.
— У меня гипотеза получше. Я тебе выложу возможную триаду: Хорхе-летчик, граф Дракула и Оскар Уайльд. В таком порядке.
Он расхохотался и нахмурился одновременно. Акробат мимики.
— Я подумал, в этом что-то есть, если принять за правду. И еще подумал, что моя приятельница (не называю, потому что вы знакомы), поэтичная — или вульгарная — душа, несомненно, в тот период зачитывалась Вирджинией Вулф. Но я вспоминаю тот разговор с грустью, ибо ныне люблю больше ножку, чем грудку.
— Мы что, обабились?
— Меня
Наступила моя очередь, я посмеялся от души. Ангелу смерти не пристало иметь чувство юмора. Ни ему, ни кому другому. Юмор тоже ведет к самому худшему.
— А знаешь, мне ведь тоже теперь больше по вкусу ножка, чем грудка, и у женщин я первым делом смотрю на ноги. Более того, недавно мне приснилось, что на безумно фантастическом банкете мне подают ножки Сид Чарисс с вареной картошкой.
— Как истолковать вареную картошку?
— Не знаю. Но действительно, дурацкая идея твоей засекреченной блондинки не лишена смысла, — он огорошенно воззрился на меня и расплылся в улыбке, и я чуть было не бросил: Элементарно, Куэтсон, но сдержался. — Раньше я любил сильнее грудку, а в моде тогда были, у меня лично, Джейн Расселл, Кэтрин Грейсон и, чуть позднее, Мэрилин Монро и Джейн Мэнсфилд и — Саббрина!
— И они тебе тоже снились? Снилку одолжи, не западло?
— Кстати, о чужих снах.
Я замолчал, притворяясь, что сосредоточенно выбираю десерт. Заказал флан и кофе. Куэ — клубничный шорт-кейк и кофе. Это была ошибка. Не клубничный шорт-кат, а мое подражание методу драматических пауз Станиславского, спертому у Куэ же и куэмпании. Именно тогда официанта угораздило спросить, не желают ли сеньоры выпить по рюмке ликера с кофе. Я отказался.
— У вас нет Куантроборот?
— Как, простите?
— Куантро есть?
— Да, сеньор. Вам одну рюмку?
— Нет, мне рюмку Куантро.
— Я так и сказал.
— Нет, вы спросили, — а не сказали, кстати — хочу ли я рюмку. Но не сказали — чего.
— Но вы же сначала спросили про куантро.
— Может, я знакомого имел в виду.
— Как, простите?
— Нет, ничего. Шутка и к тому же это очень личное. Принесите «Бенедиктин», пожалуйста. Не бенедиктинца, а рюмку ликера «Бенедиктин».
— Сию минуту, сеньор.
Я не засмеялся. Не успел. Не успел даже припомнить, о чем мы говорили.
— А Джей Гэтсби — наоборотник?
Я дал развернутый ответ.
— Нет, и Дик Дайвер тоже нет, и Монро Старр тоже нет. И Скотт Фитцджеральд тоже. Напротив, все они были весьма предсказуемы. И Фолкнер тоже. Любопытно, что в его книгах единственные наоборотники — негры, но из гордых, как Джо Кристмас и Лукас Бичем, ну и еще, может, кой-какие белые выскочки и бедняки, но никак не Сарторис и прочие несгибанные аристократы.
— Ахав?
— Нет. И Билли Бадд тем более нет.
— Единственные наоборотники в американской литературе — полукровки. Или те, кто поступают как полукровки.