Три недели из жизни лепилы
Шрифт:
— Вся Москва тебе завидует. Лучше поезжайте куда-нибудь, в парк Горького, например. Покатаетесь на аттракционах, шашлычка поедите. Постой, — он зазвенел ключами от сейфа и скрылся в лаборантской.
Через минуту в его руке красовалась пачка новеньких „червонцев“.
— Мероприятие хозрасчетное. Для наших курсантов небесплатное. Выделена известная сумма на непредвиденные расходы. Бери, бери, потом распишешься.
— За?..
— Здесь двести.
От азербайджанской благодарности на данный момент оставались жалкие слезы. Я засунул „червонцы“ в карман.
О драматическом изменении
— Нельзя?
Я вздохнул:
— Пошли.
— А вечером спонсоры организуют ужин в „Золотом драконе“.
Это на Ленинградском проспекте рядом с метро „Аэропорт“» Ждем, — Сопилов сверкнул металлокерамикой.
— Спасибо.
В воротах с нами поравнялась «тачка». Наверное, привезла очередного посетителя или больного на консультацию.
— Парк Горького.
В машине меня прорвало. Дерьмо, накопившееся в душе, поперло наружу — отсутствие цивилизованной системы подготовки кадров (и контроля ее качества), дилетантство в операционных, непотребная летальность среди хирургических больных. Дефицит абсолютно всего: мониторов, инструментов, лекарств. И мизерные зарплаты. И бесконечные совместительства. И квартира в Усть-Пендрюпинске, где ты сам — доктор! — вынужден белить потолки, лачить полы и клеить обои. И еще воровать раствор с соседней стройки. И каждый день трястись по часу в автобусе — переминаясь с ноги на ногу, наступая на ноги соседям, вдыхал чужой перегар. И распространяя свой. Теперь еще КГБ… А почему, собственно, теперь — тогда тоже. И потом. И всегда. И сиди себе по месту прописки — почитывай чьи-то «Прогулки по Риму», чьи-то «отчеты о командировках». Смотри «Клуб кинопутешествий» по воскресеньям и облизывайся. И будь благодарен профсоюзу за путевку в Крым.
Света гладила меня по руке.
— Все станет по-другому. Ведь все меняется. Ты увидишь.
Оставшиеся до «пивного» вечера четыре часа мы провели дебильно и прекрасно. Крутанулись на колесе обозрения, покатались на лодке, покормили булкой лебедей. Отобедали в «Варшаве» (хотите непредвиденных расходов? Получите!) Катер с коньяком и заезженной «Полицейской академией» в буфете провез нас по Москве-реке.
От Киевского вокзала — снова на «моторе» — добрались до Коломенского. Побродили по аллеям, посидели над обрывом. Я учился говорить Свете комплименты. Только это была чистая правда.
В «Золотой дракон» опоздали на час. Ресторан новый, кооперативный. Корейский. Окрестным аборигенам неизвестный. У дверей толпились разгоряченные мужчины. Курили и шумно обсуждали анестезиологические казусы, домашние проблемы и московских девочек.
К нам подошел высокий крепкий парень моих лет в тертом джинсовом костюме.
— Привет, Ну, вы загуляли!
— Олег, познакомься, мой муж Генрих. Генрих, это Олег из Боткинской. Я тебе о нем рассказывала.
Мы пожали друг другу руки.
Закуски уже не осталось. Если верить ординаторам, была она скудной и весьма паршивой. Корейской. Груз сосисок и соленых крендельков из Мюнхена задержали на таможне. Зато пиво — настоящее баварское — наличествовало в изобилии. Я смешался с коллегами, многие из
В конце концов, мне это надоело — не люблю «Цу-зи-е». Вкус не тот.
Сережа Песцов и Гоша Лупихин снаряжали Хануманова — раскаявшегося и условно помилованного — в ближайшую «табачку».
— Минуточку!
Повторяясь и промахиваясь, я шарил по своим многочисленным карманам. Ага, вот они!
— У вас упало, — незнакомый курсант поднял с пола и протянул мне бумажку из Мишкиного отрывного блокнота «ICI». «Если хочешь, позвони, — номер, — Снежана».
— Мерси, — я аккуратно сложил листок и засунул его в самый узкий и глубокий пиджачный карман.
— Олег, куда ты запропастился? А мы тебя ищем. Света.
Я попытался увидеть перед собой другую женщину — любящую супругу и заботливую мать (чем черт не шутит!) Хранительницу семейного очага. И не смог. Для меня она оставалась той же девчушкой — серьезной и смешливой, мудрой и наивной, независимой и доверчивой, доброй и… в общем, такой же, что и два часа назад.
— Пойдем. Генрих хочет сыграть с ансамблем. Уже отвоевал гитару и договаривается о репертуаре.
— Он у тебя музыкант?
— Нет, страховой агент. Это просто хобби.
Генрих на самом деле перебирал струны. Он тоже прилично «накатил».
— А, Олег! Ну, заказывай музыку.
С серьезной миной я достал «четвертной» и положил его на барабан.
— «Вальс Бостон».
Володя улыбнулся и знаком показал ребятам, что настало время покурить и оправиться. «Вальс Бостон» он исполнил без ансамбля. Сам, бля. Не как Розенбаум, но тоже хорошо.
Я танцевал со Светой и прощался с мечтою — светлой и слабой.
Потухшей, едва зародившись.
— Почему ты молчишь? Тебе плохо?
— Нормально. Думаю.
— О чем?
— О Роберте Скотте.
— Кто это?
— Был такой человек. Хотел покорить Южный полюс, но опоздал — там уже стояла палатка Амундсена. «Бороться, искать, найти и не сдаваться».
Света отвела глаза. Бесполезное признание.
Пиво иссякло, а моча все прибывала. У единственного туалета на первом этаже выстроилась интернациональная очередь. Я отметился и засеменил к телефонному автомату. Меня обогнал предупредительный Хануманов и вручил две пачки «Космоса» со сдачей. Кажется, собирался снять трубку и набрать номер. Я отправил его разобраться с очередью, которая уже достигла невероятных размеров и продолжала разрастаться. «Двушки», «двушки»… ага, гривенник. Нет, целых три!
— Снежана? Здравствуй, это Олег.
— Добрый вечер.
— А добрый ли? Было очень приятно получить твое послание, но я позвонил бы намного раньше, окажись оно в боковом кармане. А так больше суток маялся, ломал голову, как тебя найти.
— Но все-таки нашел?
— Пока еще нет. А хотел бы. Ты свободна сегодня вечером?
— То есть ночью?
На моих без пяти восемь. Конечно, супернаглость, но кто кому оставил записку? Причем с весьма прозрачным намеком.
— Снежана, прости! Ты имеешь полное право послать меня на три буквы. Мне ужасно стыдно за тот инцидент у Мишки.