Три Нити
Шрифт:
Я запнулся, задыхаясь не от страха, не то от гнева. Ун-Нефер не отвечал; вместо этого он надавил на потайную пластину на доспехах, так что те распахнулись наподобие створок жемчужницы, открывая вторую, меньшую броню, вроде той, что носила Палден Лхамо. Затем лха спрыгнул на мокрый песок, сел на ступень уходящей вверх лестницы — так, что наши глаза оказались на одном уровне, — и только тогда сказал:
— Все, что я делал и еще сделаю, служит только благу этого мира.
Я только горестно всплеснул лапами.
— Как ты можешь говорить такое, когда сам только что признался, что питаешься чужими душами, как какая-то… пиявка?
— Только потому, что другого выхода нет. Я знаю, о чем говорю: за последние шестьдесят лет я перепробовал все.
— И сколько ты готов заплатить? Сотню жизней? Тысячу?.. Восемь тысяч?!
Он пожал плечами.
— Таков закон этого мира, Нуму: за благо часто приходится платить злом — главное, чтобы зло оказалось меньше, чем благо. Сам посуди: чтобы жить, нам каждый день приходится присваивать цену всему вокруг. Цена яка меньше, чем цена семьи, которая питается его мясом; цена клопа, которого ты давишь в постели, ниже твоей. Полагаю, я стою больше, чем убийцы и воры из Анджана… Даже не потому, что они преступники, а потому, что ни один из них не сможет закончить Стену. Только я смогу — поэтому мне и нельзя умирать.
«Что-то я не заметил, чтобы ты таскал кирпичи на собственному горбу!» — подумал я, но вслух пробормотал только:
— Разве рабочие и шены не справятся с этим?
— Построить Стену — это полбеды. Нужно еще заставить ее работать, а для этого потребуются усилия всех шенов Перстня, всех женщин Лхамо и сверх того… чтобы одолеть ту тварь, которую ты видел, придется обратиться к ней же за помощью. Так что без Железного господина Стена так и останется кучей камней и грязи.
— А если бы Железным господином стал кто-то другой? Ведь были Эрлики до тебя — почему не быть и после?
— Я думал об этом, — согласно кивнул лха. — Много думал. Даже нашел способ передать мое проклятье тому, кого я сам выберу… Впрочем, тебе это знать ни к чему. Но кого выбрать? Сиа, Шаи и Нехбет ничего не смыслят в колдовстве. Пундарика безумен, Утпала — трус, который не может сказать мне в лицо о своей ненависти; думаешь, у него хватит духу завершить мою работу? Камала… У нее когда-то был дар, но чем он обернулся? Остается только Падма: ей не занимать смелости, но нет ни опыта, ни выдержки, чтобы обуздать эту силу, — тут он прищелкнул пальцами, высекая юркую молнию; зарница сверкнула в колодце Мизинца, проходя сквозь камень, высвечивая потаенные жилы металлов и самоцветов. Невольно я отшатнулся, сотворив перед грудью знак защиты (много ли в нем толку!), и заметил, что сияние проникает даже в одежду, шерсть и плоть. — Что говорить! Даже среди шенов нет достойного, хоть я и возился с ними все эти годы. Правда, когда-то у меня был по-настоящему способный ученик… Я надеялся, он сможет занять мое место. Но он исчез, а оставшиеся ни на что не годны — ни вепвавет, ни ремет.
— Невысокого же ты мнения о товарищах. Возможно, обитатели Когтя несведущи в колдовстве, — честно признал я. — Но зачем обвинять их в слабости и трусости?..
— Нуму, скажи-ка: почему за все эти годы никто из них не пришел ко мне с теми вопросами, которые ты задал сейчас? Ни разу не заглянул в чертежи Стены? Я не слишком старался скрыть правду. Даже наоборот: я почти хотел, чтобы кто-то поспорил со мной; назвал чудовищем… предложил другой выход… Если бы кто-то предложил другой выход! — бог горько усмехнулся и покачал головой. — Но этого не случилось. Они как утки, построившие гнездо в лисьей норе, — удобно устроились. Не нужно самим марать руки, не нужно ничего решать; нужно только вовремя закрыть глаза и промолчать… Разве это не трусость и не слабость?
— Шаи не молчал.
— Шаи…У него, правда, злости в избытке, зато ума недостает, так что бедняга обречен вечно блуждать в потемках. Считай, что ты обошел богов, Нуму.
Я уставился в песчаный пол, почти убежденный рассуждениями Железного господина, как вдруг вспомнил:
— А твоя сестра, Палден Лхамо?! Разве она не сможет заменить
— Не выйдет — мы с Селкет делим одну душу; значит, наши судьбы неразрывно связаны. Как полагаешь, что случится со мною, если я все же передам проклятье кому-то другому? Пойду петь песни и скакать по зеленым лужайкам?.. Для меня это будет конец, Нуму: я отправлюсь в ад и утяну Селкет следом. Поэтому мне придется жить дальше — ровно до той поры, пока не закончат Стену.
— Эта проклятая Стена… для чего она все-таки нужна?
— Я никогда не врал про ее устройство: сухет с душами Лу и прочей нечисти, заложенные в ее основании, будут раздавлены и выжаты в землю. Их жар должен наполнить ее новой жизнью взамен той, что сейчас утекает.
— Зачем же белые женщины собирают другие души? Не чудовищ, а переселенцев, бродяг, строителей? Ведь не все же… достаются тебе.
— Я не врал про устройство Стены, но умолчал о причине, почему мир остывает. Полагаю, ты и сам уже догадался: причина та же, что у моей болезни, — тварь, притаившаяся в глубине. Вся эта планета, с ее океанами и махадвипами, просто кокон для нее. Все, что происходит здесь, происходит по ее воле. Из-за нее ремет попали сюда, да и вепвавет тоже — это ваш корабль лежит заброшенным в лесах южной страны. Как черная дыра — ты же знаешь, что это такое? — она притягивает чужие жизни и пожирает неспешно, смакуя. И все же настало время, когда мир высосан почти досуха; даже дерево Уттаракуру засыхает. Понимаешь, что это значит? Больше не будет никаких перерождений — все, кто лишится тел, станут носиться по воздуху неприкаянными призраками или угодят прямиком в пасть чудовища. Мы убиваем их сейчас, чтобы когда-нибудь они могли жить снова. Когда зима закончится, Стена еще сослужит вам службу. Она станет новым прибежищем душ вместо зачахшего дерева, а вместо жуков и муравьев ей послужат новые боги — восемь почжутов и восемь белых женщин со свитой. Они будут следить за тем, чтобы законы судьбы не нарушались, чтобы грешники и праведники получали по заслугам… Так мир продолжит существовать.
Я чуть по морде себя не хлопнул от досады. Так вот что значили те лучистые значки, которыми помечала чертежи Палден Лхамо! Конечно, то были звезды дуат, земли мертвых, указывающие места на Стене, отведенные под украденные души.
— Могу я спросить еще кое-что?
Ун-Нефер вздохнул, растирая лоб костяшками пальцев.
— Спрашивай, раз уж начали.
— Не потому ли ругпо хотел уничтожить месектет, что узнал об этой твари? Не она ли свела его с ума? — решил я попытать судьбу; но лха покачал головой и отвечал — как мне показалось, совершенно искренне:
— Откуда ему было знать? О ней не ведали даже предыдущие Эрлики, хоть она и ела их заживо.
— Как же тогда узнал ты?
Он закрыл глаза, будто вспоминая. Радужки просвечивали сквозь веки, как две раскаленные монеты.
— Это случилось не так давно — лет сто назад, при тридцать шестом Эрлике. Я и Селкет… мы не сомневались, что одному из нас рано или поздно придется занять его место. Правда, тогда мы были глупы и не боялись болезни, считая, что сможем с ней совладать и даже поставить себе на пользу. Все же мы хотели разведать, что нам предстоит; поискать сокрытое в глубинах земли. Несколько раз мы пытались… и не нашли ничего, кроме черноты — сплошной черноты, полной горячего ветра. Но мы не сдавались, и однажды случилось иначе: после долгого падения во мглу та вдруг расступилась. Снизу било сияние — такое яркое, что его источник был едва различим. Насколько мне удалось рассмотреть, это был огромный столп огня; со всех сторон его ограждали щиты из прозрачных кристаллов, каждым из которых можно было бы накрыть Олмо Лунгринг целиком. Несмотря на эти заслоны, в воздухе летало множество искр. Скоро я понял, что они не выходят из пламени, а падают в него — прямо в пасть, раззявленную у основания хрустальной горы. Это был не огонь — это было то, что вы зовете Эрликом.