Три Нити
Шрифт:
Тогда мое самодовольство сменилось страхом. Такое чудовище никому не удастся поставить себе на службу! Оно слишком сильно, слишком огромно; оно поглотило многих Лу, и ньен, и вепвавет. Все ремет, пораженные болезнью, стали его добычей. Вот почему я не нашел ни одного из них на дереве душ.
Ун-Нефер замолчал, будто заново вспоминая увиденное; вверху уныло свистели сквозняки, но даже это было лучше, чем тишина.
— А что случилось потом?
— Порыв ветра швырнул нас с Селкет обратно. С тех пор я ни на миг не забывал об этой твари… И знаешь, чего я боюсь больше всего?
— Быть съеденным ею?
— Нет,
Лапы больше не желали держать меня; под грузом мыслей голова сделалась тяжелой, как груженная камнями повозка. Протяжно вздохнув, я присел на холодную, влажную ступень рядом с Железным господином, почесал в затылке, а затем спросил:
— Но как Стена поможет от чудовища? Пускай она согреет землю, пускай станет прибежищем душ — оно-то никуда не денется! Его надо убить прежде!
— Убить его… Проще выпить море.
— Что же делать?
— Видел спящих? — невпопад ответил он.
— Женщин и мужчин внизу? — я вспомнил разбухшие, пахнущие гнилью тела, туго перетянутые бинтами, замурованные в зеленый лед. — Видел.
— На них заклятье, которое я придумал. Оно как бесконечный узел, — тут Ун-Нефер крепко переплел пальцы правой и левой ладони, — замыкает разум в самом себе. Это сон, от которого невозможно проснуться; замок без ключа; башня без дверей. Дважды и трижды рожденные ремет стали первыми, на ком я его испытал, но это вышло случайно. Я готовил заклятье не для них. В тот день, когда Стена будет закончена и приведена в действие — в день, когда я стану не нужен Олмо Лунринг, — я произнесу его над собой.
— Как же это поможет?
— Ты не задумывался, Нуму, почему Железный господин всегда только один? Почему новый не появляется, пока не умрет прежний? Тварь в глубине питается всеми душами без разбора — вепвавет, зверей, демонов — но мы отличаемся от прочих жертв. Других она просто пожирает; нас носит, как маски. Днем и ночью она осаждает нас, пытаясь завладеть мыслями и поступками…
Дрожь пробежала по моему хребту, заставляя шесть стать дыбом. Я вспомнил страшную ночь перед Цамом — ту, когда Железный господин чуть не сдался своему врагу.
— Это ее и погубит. Да, тело твари может быть под землей, но ее йиб здесь, — бог поднес правую ладонь к груди, чуть не касаясь золотой печати с именем. — И я стану арканом, который на нем сожмется. Когда я произнесу заклятье, мой ум будет пленен внутри кошмара, а чудовище — внутри меня. Так мы навечно окажемся заперты друг с другом; и не в сладкой дреме, как спящие ремет. Нет, нас ждет ад — такой, откуда ни мне, ни ей никогда не выбраться. Я стану последним Эрликом; и это будет достойной платой за все, что я совершил.
Я уставился на худое, усталое лицо лха. Если то, что он говорит, правда, то это страшная цена, даже за спасение мира! И страшное наказание… даже для того, кто погубил столько жизней.
— Ну
— Зачем? — мрачно осведомился я. — Чтобы я не проболтался?
— Чтобы ты мог спокойно спать по ночам.
— Спасибо, обойдусь. Я предпочитаю знать, какой ценой куплен мой сон.
Железный господин кивнул — как мне показалось, одобрительно.
— Хорошо. Тогда иди. Мне нужно закончить с сухет.
Оставив бога возиться с чортенами, еще с утра бывшими городом Анджана, я побрел по бесконечной лестнице. Скоро еще семь великих городов южной страны падут; скоро их жителей принесут в жертву безымянному чудовищу… А если взять и рассказать обо всем, что я услышал, обитателям дворца? Если остальные ремет узнают, что скрывается внутри Стены, что они сделают с этим знанием? Тут я остановился, чтобы врезать кулаком по камню от злости — и бессилия. А что это знание сделает с ними? Перед глазами встали Камала, распластавшаяся на мятых простынях; Шаи, сбежавшей из дворца; Нехбет, бледная от страха; и Сиа — добрый старый Сиа… Когда я дошел до верхней ступени, то уже знал точно: я ничего никому не скажу.
За окнами дворца Бьяру сверкал на закате, как новенькая золотая монета; а чуть поодаль в легкой дымке синели отростки Стены, мало-помалу забирающие Бьяру в кольцо. В голове вдруг всплыли проповеди Кхьюнг о том, как сложно разрушить этот мир. Какие же шанкха дураки! Мир рушился прямо у них на глазах, а они и не догадывались.
***
От клокочущих в груди тревоги и гнева все валилось из лап, так что я благоразумно решил ничего не трогать, никуда не ходить, а просто забраться в кровать, выпить снотворного отвара и ждать, пока этот день наконец пройдет. Однако ж голова гудела так, что никакое лекарство не действовало. Когда по моим подсчетам уже настала ночь, я устал отлеживать бока и сел в постели. Мысли путались, как при жаре. Почему-то мне чудилось, что никакого разговора с Ун-Нефером не было, что я случайно выпил маковое молочко Камалы и только-только отхожу от тяжелого бреда. Тут же я решил, что нужно выяснить правду — а для этого следует проверить, на месте ли принесенные Железным господином чортены. Пол под босыми лапами был холодным, как лед; пришлось натянуть туфли. Шлепая подошвами, я выбрался в коридор и побрел через дворец к Мизинцу, но, когда проход внутрь скалы открылся, не увидел привычной лестницы. Скала изнутри превратилась в колодец с гладкими стенами. Охнув от удивления, я услышал, как стократно отраженное эхо разносится в пустоте. Вцепившись когтями в стену, я перегнулся через «порог», пытаясь рассмотреть на дне свет чортенов, но там было темно.
— В одном городе не было жителей, — раздался голос у меня за спиной; от его звука — тихого, доносящегося как будто сквозь преграду, по коже побежали мурашки. На ватных лапах я повернулся и увидел тень… Нет, лха в черных доспехах со шлемом, закрывающим лицо. — Только колодцы. Но все они были живые — вылуплялись из яйца, как птицы, росли и тянулись вверх шестами-журавлями, как деревья, старились, как звери, зарастая бородами мха и травы… Наконец, через много-много лет, дождь размывал землю, ветер разбрасывал камни, солнце выпивало воду — и колодцы умирали.