Три Нити
Шрифт:
Правда, один раз я все же заговорил о подземной твари, но только с Палден Лхамо, которая, конечно же, знала о происходящем не меньше брата. В одну из долгих зим, когда вьюга пронзительно выла за стенами Когтя, я спросил ее, указывая на чертежи Стены, где красных звезд становилось все больше:
— Как вы выбираете, кого запереть внутри Стены, а кого отдать той твари?
Обмакнув перо в красные чернила, богиня отвечала:
— Все зависит от случая. К примеру, кого-то задавит як; его душу подберут и спрячут в сухет. Но колдунья может в спешке напутать с заклятьем, или сосуд треснет на морозе… Тогда
— Это ведь несправедливо: так могут погибнуть хорошие и спастись злодеи.
— И кто будет судить их? Мы? Взвешивать каждое сердце, подсчитывать его добрые и злые поступки? Выслушивать оправдания?.. Уно, может, и понравилось бы такое занятие… Ну а я полагаю, что это не наше дело — награждать и наказывать. Не все ли равно: брать грешников, или праведников, или, скажем, тех, у кого на теле нет родинок и рыжих волосков? Ни один способ не будет хорошим или справедливым; лучше оставить это случаю.
Я опустил голову; в ее словах был смысл. И правда, можно ли доподлинно определить, кто достоин жить, а кто нет? Взвесить одну душу против другой и бросить негодную в пасть чудовища?..
— А что происходит с душами после того, как их съедят?
— Это не совсем правильный вопрос, — произнесла Палден Лхамо, осторожно подбирая слова: так путник, забредший в болото, проверяет посохом каждую кочку прежде, чем ступить на нее. — Я не думаю, что то существо ест их. Скорее, ткет.
— Ткет?
— Вроде того. Когда мы с братом спускались вниз, я видела, как души, попавшие ему в пасть, разогреваются во внутреннем огне, рассекаются, растягиваются и превращаются в подобие нитей. Из них сплетается его покров — те самые хрустальные щиты, прирастающие год от года. Вот что ждет души, не попавшие на Стену.
— Но зачем это чудовищу?
— Чтобы точно узнать, придется дождаться конца работы.
— Ладно, но как ты думаешь?..
Селкет пожала плечами.
— Может, оно пытается заговорить с нами? Но его голос наверняка находится далеко за пределами нашего восприятия: мы ведь не слышим даже б'oльшей части китовых песен или писка летучих мышей, а это не кит и не мышь — нечто совершенно чуждое всему миру. Если оно хочет приделать себе язык, звуки которого мы точно разберем, довольно разумно создавать его из нас самих.
Хоть я в бытность лекарем многое повидал, но тут содрогнулся от омерзения и уже не стал допытываться, что же тварь хочет сказать. Да и не больно-то мне нужен был ответ.
Тримба плюхнула на поднос еще один чортен, окинула его оценивающим взглядом и потерла ладонью выпуклый бок, убирая с влажной глины отпечаток большого пальца. Почему Ун-Нефер и Зово не поступили со мною так же и не стерли воспоминания о чудовище? Доставляло ли им удовольствие знать, что эта тайна бродит в моем мозгу, превращаясь из вина в жгучий уксус?.. Возможно; но подозреваю, что была и другая причина.
Однажды мне удалось разговорить моего помощника, Салена. Я давно выпытывал у него, как ему удается узнавать скрытые причины болезней, и вот он наконец признался:
— Я… вроде как вижу их. Вокруг тел плавают такие прозрачные яйца из легкого, светлого дыма. Болезни проступают на их поверхности — как пятна или, наоборот, ярко светящиеся точки… или как завихрения, узоры и узлы. Зависит от того, что их вызвало — жар, холод или
— Ты же говорил, что у тебя нет способностей к колдовству!
— Их и нет, — огрызнулся Сален, насупив черные брови. — Видеть-то я вижу, а сделать нихрена не могу. Вот, например.
Он кивнул на мужчину, скрючившегося перед нами на циновке: ни с того ни с сего за один год горожанин, раньше крепкий и дородный, весь высох, облез, да еще и мучился постоянными судорогами.
— У него тут, около затылка, — Сален прикоснулся к шее страдальца; тот вздрогнул, будто от удара, — прицепился маленький лиловый червяк, с мизинец толщиною. Наверное, дре какой-нибудь. А как его изгнать, я без понятия.
Макара и Рыба, стоявшие чуть поодаль, переглянулись. Первая подошла поближе:
— Давай-ка я попробую. Я умею обращаться с дре.
Сален пожал плечами, уступая ей место. Макара разложила на полу перед больным несколько предметов: красную ленту, выдернутую прямо из гривы, серебряный колокольчик и пучок тлеющего можжевельника из курильницы. Лентой она обернула левую лапу, колокольчик и дымящиеся веточки взяла в правую. Затем положила пустую ладонь горстью на шею больного — на то место, куда указал Сален, — и забормотала что-то невнятное, при этом ударяя правой лапой о левую. Удары становились все чаще, с можжевельника летели искры, серебряный колокольчик звенел без передышки — так громко, что уши резало. Вдруг Макара сжала кулак, будто отрывая что-то от кожи больного, и швырнула прочь. Сален с испуганным криком отскочил.
— Зачем в меня-то? — возмутился он, отряхивая подол.
— А что это наш храбрец испугался маленького червячочка? Может, тебя и цыплята по двору гоняют? — язвительно отвечала девушка.
Сален скривился, а я подавил тяжелый вздох. Когда она так пристально смотрела на сына шена и темные глаза лукаво блестели из-под длинных ресниц, зависть зеленой жабой выползала из моего сердца и пачкала все вокруг илистыми лапами. Но что я мог предложить Макаре? Тому, кого подвесили между небом и землей, нельзя заводить семью и детей. Да у меня даже крыши над головой не было! Если я подолгу задерживался внизу, то жил в странноприимном доме; раньше там останавливались купцы, а теперь, когда в Бьяру шло мало караванов, хозяин согласился сдать одну из комнат за полтанкга в месяц. Это был тесный и темный закуток с единственным достоинством — отсутствием тараканов, кишевших на других дворах (подозреваю, здесь они просто перемерли от голода). Еще у меня был ездовой баран, за упрямство прозванный Дубиной, и стопка книг, украденных из Когтя, — короче, небогатое приданое. Оставалось только коротать вечера со скучающими женами престарелых оми…
Чтобы отвлечься от тяжких мыслей, я спросил у Салена первое, что пришло в голову:
— А наведенные колдовством болезни тоже видны?
— Конечно, — отвечал тот, все еще оглядывая чуба, штаны и хвост — не спрятался ли где коварный червяк? — Так же ясно, как воткнувшаяся в ляжку стрела. Колдовство оставляет следы. У этого страдальца, — тут он ткнул когтем в недоуменно почесывающегося мужчину, — вся шея вспухла от ударов Макары. Это не страшно, скоро пройдет. Но видел бы ты души шенов! Представь вывернутого наизнанку ежа: жуткое месиво, все в каких-то иглах и крючьях… уродливые твари, короче.