Три Нити
Шрифт:
***
Когда за порогом небесного дворца остались только ветер и тучи, бог-слон обратился к своему товарищу с головою снежного грифа.
— Вот уж никогда не думал, что здесь снова появятся дети!
Птичий бог покосился на меня круглым глазом; его изогнутая шея и лишенные жира щеки розовели сквозь белый пух. Моргнуло прозрачное веко; лха взмахнул длинными рукавами из зеленого шелка и спросил что-то на непонятном наречии.
— Мне-то откуда знать, — ответил слоноликий, пожимая плечами. — Пока отмою его, а дальше — посмотрим.
Сказав так, он развернулся и направился внутрь дворца, унося меня с собою! От страха я вцепился в его чуба; пальцы загребли обычную, мягкую ткань, пахнущую дегтем и сушеной травой, а не дым или воздух. Это немного успокаивало… хотя не то чтобы очень.
Вход в Коготь преграждала стена — не слишком высокая, локтей в десять. Ее поверхность усыпали осколки синих, зеленых, бледно-лиловых
— Почему слуги не убирают снег? И не приносят жертвы? — спросил я слоноликого. Тот сначала уставился на меня, потряхивая жилистыми ушами, — наверное, удивился, что я вообще могу разговаривать, — а потом ответил, чудно растягивая звуки:
— Какие слуги, малыш?.. Будь моя воля, я бы его вообще выкинул.
От такого святотатства — да еще и от бога! — дар речи снова покинул меня.
В стене, заслоняющей путь, не было ни замков, ни дверей. Я думал, мы с богом взлетим или пройдем прямо сквозь нее, но оказалось, что преграду можно обогнуть, просто свернув в незаметную нишу. И вот, перед нами открылась глотка дворца — галерея длиною где-то в пятьдесят шагов. Здесь не было ни окон, ни масляных ламп; рассеянный свет шел только от дальней стены, сплошь выложенной окрашенным стеклом. Я видел похожие штуки в Бьяру, в окнах богатых домов, но там было пять-шесть пестрых стекляшек, а тут — тысячи! Внизу, у самого пола, узор походил на волны и водовороты, но чем выше я поднимал взгляд, тем яснее в нем проступали изгибы змеиного тела. Прямо по ним скользила узкая лодчонка; воин в ней, — такой маленький, что ни лица, ни доспехов не разглядеть, — вонзал копье в чешуйчатую шею врага; и хотя его оружие было не толще щепки, чудище разевало пасть в беззвучном крике. У самого потолка, над лодкой и змеем, горело красное, лишенное лучей солнце… А ведь я знал эту историю! Разве это не первое деяние Железного господина — борьба с великаншей-Лу по имени Джараткара, из рода Васуки? Ишо так и говорил, что Эрлик поразил ее в основание черепа; и Коготь похож на лодку с приподнятым носом! Я хотел спросить слоноликого, верно ли догадался, но не успел и хвостом махнуть, как мы уже миновали галерею и очутились в месте, которого не видали и сами почжуты!
Много чудес ожидаешь от жилища богов: рек меда с берегами из шо, гор золота и земли, покрытой янтарем и лазуритом, подносов с рисовыми пирожками и дымящимся нежным мясом, кувшинов драгоценной амриты, стай дри-за, питающихся запахами небесных музыкантов, чьим лютням вторят неумолкающие певчие птицы… Ничего этого не было здесь. Вместо этого мы вошли в просторный зал с прозрачными стенами, пронизанными темными, ветвистыми прожилками; те казались живыми, как крылья насекомого или потроха с сосудами, полными крови. Отсюда можно было увидеть и пасмурное небо Бьяру, и череду белоголовых гор на западе и востоке, и падающий снег — розовый, как лотосы на переднике злосчастного Ишо. А ведь снаружи Коготь был непроницаем для взгляда! Значит, боги могли наблюдать за нами, оставаясь невидимыми…
Вдоль стен на равном расстоянии друг от друга высились столпы из стекла или хрусталя, в дюжину обхватов шириной. Они подпирали потолок, весь покрытый золоченой резьбой: многовесельными ладьями, кобрами, скорпионами и звездами, составленными в незнакомом порядке. В самом зале был разбит сад, давно запущенный и одичавший: жгучая крапива льнула к подолу лха мохнатыми бледными листьями; кусты гла цхер качали коралловыми серьгами несобранных ягод; поодаль среди густой осоки прятался затянутый ряской пруд. И всюду, куда ни глянь, росла сорная трава, усатыми колосьями похожая на ячмень или пшеницу, а чернотой — на воронов Бьяру! А еще здесь были деревья, даже зимой не сбросившие листву: сердцевидные гранаты и румяный миробалан, рыжая, как рдеющий уголь, хурма и лиловые фиги… Спелые плоды так и просились в рот! Я не удержался и сорвал один — круглый, с тонкой кожицей, похожий на застывший от холода
— Не ешь здесь ничего, — тут же велел слоноликий.
— Почему?
— Потому что, — отрезал тот. Что поделаешь! Повертев сладость в пальцах, я швырнул ее в заросли сорняков и, чуть робея, спросил:
— А где все остальные боги?..
— Спят, — коротко ответил мой провожатый.
Сад заканчивался еще одной стеной, поросшей девичьим виноградом. Перед слоноликим она разошлась сама собою, пропуская нас дальше. Внутреннее убранство дворца живо напомнило мне о старой гомпе Перстня: стены здесь были такие гладкие и белые, будто их выточили из цельного куска камня, что зовется «шо богов» и рождается в горах из нетающего снега. Под потолком горели холодные, бездымные огоньки; должно быть, драгоценности, украденные богами во времена Махапурб из подземных городов Лу! Но толком рассмотреть чудесные светильники не удалось: бог внес меня в просторную комнату, заполненную множеством странных вещей. В дальнем углу притулился стол для письма, заваленный стопками табличек, свитками в резных футлярах и даже дорогими бумажными книгами. Вдоль стен тянулись полки с бесчисленными ларцами, мешочками и сосудами — узкими и вытянутыми, как пальцы, круглыми и плоскими, как лепешки, остроконечными, как стрелы, толстобокими, как ступы для цампы, с ручками и без, с длинными носами и вовсе без носов. По левую сторону на полу лежало несколько длинных, полых внутри предметов, вроде обитых серебром сундуков; посреди комнаты на единственной кривой ноге стоял еще один стол. Вот только он был слишком высоким и узким, чтобы расставить на нем пищу, и слишком покосившимся, чтобы писать… а еще сверху над ним по-паучьи свешивались крючья, тесаки и кинжалы, оплетенные упругими сосудами. Те уходили куда-то в потолок — наверно, там располагалось сердце этой странной твари.
Не успел я оглядеться, как бог опустил меня прямиком в блюдо.
— Снимай-ка одежду и обувь, — приказал он, натягивая на лапы перчатки из какой-то прозрачной и очень липкой ткани. Пальцы у него были безволосыми, как у ученицы лекаря, осматривавшей когда-то дядю Мардо, и с остриженными под корень когтями. — Вонь от тебя, как от навозной кучи… Не перестаю удивляться — и как у народа, произошедшего от сед, настолько отбило обоняние?
Я не знал, кто такие сед, но понял, что лха недоволен. Мне бы, конечно, следовало испугаться, но страхов на сегодня и так было многовато. Поэтому я покорно стянул чуба, штаны и сапоги и стал терпеливо дожидаться, пока слоноликий разведет под посудиной огонь, накроет меня крышкой, потушит и съест. А вместо этого на голову вдруг обрушился поток кипящей воды, заставив меня взвыть.
— Что, слишком горячо?
— Я облысеюууу! — в отчаянии выкрикнул я. Может, мне и предстояло стать блюдом на чужом столе — но почему нельзя было умереть красивым? — От горячей воды волосы выпадают!
Лха наморщил лоб и вдруг оглушительно хрюкнул длиннющим носом, а потом и вовсе схватился обеими лапами за затылок, будто намеревался стянуть с морды кожу. И точно! Его щеки и подбородок вдруг отделились от основания. Я вцепился в край блюда, приготовившись увидеть грозное обличье божества — череп, покрытый влажным красным мясом, с болтающимися на нитках нервов глазами… Но вместо этого увидел сову.
И она хохотала.
— Что такое? Неужели я выгляжу хуже, чем это пугало? — спросил лха, потрясая в воздухе какой-то деревяшкой. Его голос, который раньше хрипел и гудел, как костяной ганлин, теперь стал мягок и приятен; а лицо хоть и напоминало плоскую морду неясыти, все же принадлежало не птице. Под острым носом, который я сначала принял за клюв, помещался маленький рот с тупыми козьими зубами. Глаза у бога были серые и круглые, как у рыси, уши-раковины — неподвижные, как у обезьяны, а кожа — лысая, как у лягушки; лишь на макушке ее прикрывала короткая седая грива. Такого странного чудовища я и вообразить себе не мог! Неудивительно, что в этом обличье лха никому не показываются. Но кое-что в чертах бога казалось знакомым: глубокие морщины и запавшие щеки, нависшие над темными веками складки кожи… Он был определенно стар и чем-то опечален.
— Не бойся, не облысеешь! — заверил бог и плюхнул мне на голову нечто, воняющее дегтем и сажей. Густая пена потекла по лбу; в глазах ужасно защипало.
— Я и так чистый! Я мылся на праздник.
— Этот праздник был полгода назад.
— Чаще мыться вредно! — разумно возразил я, но тут в пасть мне сунули кусок вязкой смолы.
— Жуй, — наказал лха, набирая в ладонь еще вонючей жижи. Я послушно зачавкал, ощущая ползущий по горлу холодок — и ползущую по шерсти щетку, вроде той, которой чистили бока Чомолангме. Много времени прошло, прежде чем это мучение закончилось. Наконец старик обтер меня толстым полотенцем и пересадил из блюда на покосившийся стол; тот зашевелился, выпрямляясь, — ладно хоть железные щупальца на потолке остались неподвижны.