Три Нити
Шрифт:
— Значит… — пробормотал я, для верности загибая пальцы, — вы пришли из мира выше небес, летаете среди звезд и живете вечно, меняя старые тела на новые. Наверное, я все-таки буду звать вас богами!
— Ну, как хочешь, — Шаи пожал плечами и отправил в рот еще одну ложку каши. — Мне вообще все равно, а вот Сиа от этого бесится.
— А ты помнишь свои прошлые жизни?
— Я и эту помню далеко не всю. Пить надо меньше, как утверждает отец.
— И ты не знаешь, кем был раньше?
— Почему, знаю! Мне рассказали: я был той самой служанкой, которая не уследила за Кекуит. Тогда меня звали Меретсегер; это означает «Любящая молчание». Не потому ли в этот раз я родился болтуном? — лха засмеялся, но как-то грустно.
— А…
— Уно? Он был помощником, который свернул спятившему ругпо шею. Тогда его звали Нефермаат.
***
— Слон! Со склоненной главою
Я обращаюсь к тебе,
Дарителю долголетья,
Обладателю дюжины черт:
Первая — хобот-змея,
Вторая — острые бивни,
Третья — глаза оленя,
Четвертая — рот кабана,
Пятая — белый живот,
Шестая — великая мощь,
Седьмая — знанье лекарств,
Восьмая — шерсть цвета дыма,
Девятая — гребень луны,
Десятая — власть над судьбой,
Еще одна — ты Ганапати,
Последняя — с ликом слона.
Тот, кто желает знать, — знание обретет.
Тот, кто желает потомства, — пусть обретет сынов.
Тот, кто желает спасенья, — тому прибежище дай.
***
Не больше месяца прошло с того разговора, а я уже совсем освоился в Когте, который боги звали странным именем, похожим на кваканье лягушки, — Кекуит. В нем было три уровня, соединенных полыми стеклянными столпами; внутри столпов скользили самодвижущиеся диски. Пересилив страх, я научился пользоваться ими — лестницы в Когте тоже имелись, но сложены они были явно не по земным меркам; ступени приходились мне почти по пояс! Со временем мне даже понравилось кататься вверх и вниз, наблюдая, как за багровыми стенами дворца проплывают облака и острозубые скалы, хоть от высоты иногда и перехватывало дух. А вот попасть на нижний уровень, где, по словам Шаи, помещались «кишки месектет», не удавалось — дворец не пускал меня, сколько ни давил я на значок с одною светящейся чертой посредине. Да и разгуливать под самой крышей Когтя, где жили боги, было боязно; так что большую часть времени я проводил на среднем уровне, добрую треть которого занимал одичавший сад. Оставшиеся две трети были владениями Сиа, небесного лекаря; здесь же находилась и моя спальня, принадлежавшая когда-то его сыну.
С Шаи мы быстро подружились. Он даже взялся обучать меня языку богов — меду нечер, счету и прочим наукам и оказался вполне сносным учителем, хотя и не упускал случая громко посетовать на мое скудоумие. Что поделать! Некоторые вещи уяснить было несложно — например, что наш мир раскален изнутри и большие куски земли — махадвипы[6] — плавают по огненному вареву, как пенка по поверхности молока; или что всякое вещество вокруг состоит из мельчайшей, невидимой глазу пыли; или что болезни вызываются крохотными зловредными существами, которые переносятся по ветру или по току крови. Но другие — вроде того, что молнии рождаются в тучах без всякого вмешательства божественных ваджр, звезды не предсказывают судьбу, а мытье в горячей воде полезно для здоровья, —
Обычно Шаи проводил со мной часы от Змеи до Барана, а затем препоручал заботам отца. Старый лекарь тоже не давал моей голове покоя, — но если его сын предпочитал царство огня, камней, паров и металлов, то Сиа обучал меня тайнам зверей и птиц, насекомых и растений. Даже когда он рассказывал о вещах, не имеющих дыхания, то говорил, что они «питаются», «растут» или «убегают», будто речь шла о живых тварях.
Однажды он снял с полки тяжелый сосуд, на три четверти заполненный буроватой водой, и протянул мне. Я обхватил скользкую поверхность обеими лапами и приникнул носом к стеклу. За ним, на самом дне, белела горстка песка или крупной соли, из которой подымалась странная поросль, похожая одновременно на пучки волос, грибы, кораллы и деревца с плодами… или на собранные в чашу красные подношения — кишки, языки и отрубленные конечности. Отростки медленно шевелились в течениях, вызванных встряской их дома.
И весь этот маленький лес казался таким слабым, болезненным и странным, что мне стало жалко его почти до слез.
— Как думаешь, что это? — спросил Сиа, округляя рот и растягивая слова. Если Шаи говорил так, как услышишь на всякой улице Бьяру, то речь его отца казалась такой же старой, как он сам — видно, он уже давно не покидал дворца.
— Растения?
— Нет, — покачал головой лекарь, — не растения; только притворяются ими. Это всего лишь осадок, мусор. Но смотри-ка!
Он осторожно забрал у меня бутыль и повернул ее так, чтобы свет падал только на одну сторону, — и вскоре к ней жадно потянулась вся склизкая муть.
— Все хотят немного света, — улыбнулся Сиа и снова водрузил таинственный сосуд на полку.
В сокровищницах лха я увидел и много других чудесных вещей: цветы из южной страны, питающиеся мухами и пахнущие тухлым мясом; скелеты рыб размером с яков с костяными наростами на лбах; слитки металлов, мягких, как масло, и загорающихся в воде; головы демонов с вывалившимися языками и выпученными глазами, плавающие в жиже рядом с собственными потрохами; круглые пяльцы, на которые была натянута пестрая кожа, живущая сама по себе, без хозяина, — Сиа иногда собирал с нее пот и слизь, нужные для приготовления согревающих притираний. Он и мне давал несложную работу: принести какую-нибудь склянку, нанизать ягод или кореньев для сушки, отмыть стебли банбой, надавить макового сока… Так, по странной прихоти судьбы, я все-таки стал учеником лекаря. Понимая, что любой врачеватель Олмо Лунгринг отгрыз бы все четыре лапы, чтобы оказаться на моем месте, я честно пытался внимать старику и запоминать как можно больше — но иногда он нес полную околесицу!
Как-то раз я помогал ему готовить — эта обязанность тоже лежала на Сиа, — и пока бог нарезал клубни дикого лука, время от времени утирая рукавом слезящиеся глаза, я помешивал кашу и болтал о всякой всячине. Между делом обмолвился я и о том, что у черного гуся нет желудка и кишок. В Бьяру это было известно любому щенку, но Сиа вдруг выпучил глаза и страшным голосом закричал:
— Как нет желудка?! Чем он ест-то тогда? А гадит чем?..
— Сиа, гусь ест клювом, а гадит дыркой в гузке, — назидательно проговорил я, принюхиваясь к каше — не пригорела ли.
— Так, — выдохнул лекарь, бросил на стол неощипанную курицу, безжалостно вспорол ее ножом и раскрыл ребра, точно книгу развернул. — Смотри — вот желудок, вот кишки!
— Это курица, а не гусь. Она не считается.
— Что еще ты мне расскажешь? Что у лягушек есть ядовитая пуповина? Что черепаха дышит ушами? Что у рыб мозг к концу месяца истощается, а потом нарастает снова? Или что павлины едят скорпионов, чтобы хвосты становились красивее?
— Дак ты же и сам все знаешь! — пожал плечами я, заставив Сиа звучно шлепнуть ладонью по плоскому лицу.