Три Нити
Шрифт:
— В чем же тогда дело? И что сказал ругпо?
— Что он сказал, я не знаю… не помню. Но это наверняка было что-то, что Нефермаат хотел скрыть ото всех. И ему удалось, — Шаи вдруг запнулся и потер переносицу, будто пытаясь убрать с кожи невидимое пятно, — не без моей помощи. Стыдно признать, но Меретсегер — влюбленная дура! — наверняка помогла ему стереть все записи, кроме одной, самой безвредной. Никто лучше нее не знал, как подчистить следы, представив все как сбой в работе механизмов.
— И ты думаешь, что ругпо на самом деле не хотел никого убивать?
— Нет, не думаю. Даже здесь видно, что он и правда собирался разрушить корабль и достиг бы в этом деле успеха,
— Тогда какая разница, что он говорил?
— Разница в том, что что-то здесь нечисто! Если б я только помнил ту жизнь так же ясно, как Камала или Утпала помнят свои… Но нет. Стоит подумать об этом, и голова начинает раскалываться. Я уверен, они нарочно что-то сделали со мной, чтобы я не проговорился.
— Они? — переспросил я.
— Их двое, разве ты не заметил? — Шаи высоко вскинул брови, удивляясь моему скудоумию. — Ун-Нефер и Селкет-Маат. Они поделили имя на две части: первый взял вершки, вторая — корешки… Вепвавет считают их мужем и женой, здесь все думают, что они брат и сестра, а на самом деле это хитрая, старая тварь, которая все живет и живет, меняя кожу, и разрослась так, что уже не вмещается в одно тело.
Я невольно поежился — голос лха сочился страхом. Конечно, я и сам опасался Железного господина с его булавой и арканом и Палден Лхамо с совиной маской, но то, о чем говорил Шаи, было уж очень странно.
— Можешь не верить мне; другие тоже не верят. Считают, что я тронулся умом из-за матери. Конечно, я тоскую по ней… И разве то, что случилось с Тиа, не их вина? Не вмешайся Нефермаат в круговорот душ, мы бы умирали и воскресали, как все внизу. Вместо этого нас заперли внутри корабля, привязали к старым рен и сах; а когда дважды— и триждырожденные стали терять рассудок, тех просто усыпили, чтобы не путались под ногами… или того хуже.
Слушай! Я не смогу доказать этого, но нутром чую, что сон, в который погрузили ремет, не был задуман ни как лекарство, ни как избавление. Они, — лха не произнес имен, но я и так понял, о ком речь, — сделали это не по доброте душевной. Нет! Им недостаточно править живыми существами — они хотят владеть вещами, безмолвными, безропотными, напрочь лишенными воли. Не зря спящих прозвали ринпоче: драгоценности в чужой сокровищнице, вот что они теперь. И всех, кто сейчас сидит в саду, пьет вино и смеется надо мною, ждет та же участь.
Говорят, спящие блаженны. Но как по мне, сны без конца — это участь хуже смерти. И кто доподлинно знает, что это за сны? Ни один не очнулся, чтобы рассказать. Однако ж почти все попались на крючок! Знаешь, что мать Пундарики заснула, пока вынашивала его? Из-за этого он такой странный. Говорят, душа неправильно срослась с телом, и теперь он никогда не будет целиком здесь, наяву.
Шаи положил ладони на лицо; пальцы у него были длинные и чуть искривленные — совсем как у Сиа. Казалось, он вот-вот заплачет, но вместо этого лха пробормотал:
— Да, у меня достаточно причин их ненавидеть. Но это здесь ни при чем! Что сказал ругпо — вот что важно. Это воспоминание… Оно где-то внутри меня, ворочается и зудит, как заползшее в ухо насекомое. Оно преследует меня днем и будит по ночам. Временами кажется, что я вот-вот схвачу его!.. Но не выходит. Никогда не выходит.
Пока Тиа не ушла, было лучше. По крайней мере, эти мысли не мучали меня. Но потом… — Шаи глубоко вздохнул. Я коснулся его колена, не зная, как еще утешить, — и почувствовал дрожь. — Но потом она все же уснула. Что ж! Когда-нибудь мы все уснем, чтобы питать собой Кекуит, чтобы та росла, чтобы
***
Дни Нового года давно миновали, а я все ходил как в воду опущенный. Многое из того, что открылось мне за время жизни среди богов, будто перевернулось с лап на голову. К примеру, я и прежде знал, что Олмо Лунгринг стоит на теле прикованной к земле великанши-Кекуит — такой большой, что ее конечности раскинулись от красных скал запада до шумных лесов востока, пятки уперлись в ветвящееся устье Ньяханг, а темя — в корону Северных гор, — и согревается от ее жара. Но думал ли я, что сама великанша мучается и тяготится своею ношей? Знал я и о том, что ее непомерному телу нужны подпорки — локапалы, держатели мира, и что ими стали спящие боги. Палден Лхамо говорила, в награду за службу они получили счастливые сны; но точно ли это награда, а не проклятье? И согласился бы я сам променять даже горькую явь на сладкую дрему?..
Эти мысли никак не шли из головы. И посреди занятий с лекарем, и пока я хлопотал по кухне, перед глазами вставали темные покои с рядами светящихся самоцветов. В их голубоватой толще мне мерещились лица: страшные, неподвижные, с сомкнутыми веками и приоткрытыми ртами, с туго натянутой кожей и вздувшимися венами, похожими на метелки зеленых водорослей. Иногда мне становилось так жаль этих несчастных, что к горлу ком подступал. Я различал теперь (как только не замечал раньше?..), что у воды во дворце странный привкус, горько-солоноватый; такими, наверное, были и воды Бьяру, в которых вместо рыб резвились души утопленников. Я даже бросил было чистить зубы, но получил нагоняй от Сиа; пришлось смириться.
Но это еще полбеды! Теперь боги решились на нечто вовсе неслыханное: если я верно уяснил видения и намеки, они хотели скормить великанше-Кекуит души Лу и других чудовищ, собранные в великом множестве во время Махапурб. От этого в ее брюхе, словно в кузнечном горне, скопится лютый огонь, побежит по кишкам-корням глубоко под землею и заново наполнит остывающий мир. Но удастся ли задуманное? А если да, то переживут ли это Кекуит и спящие лха? А потом Железный господин отпустит их на волю?..
В одну из ночей мне приснился вот какой сон: я будто поймал что-то темное и теплое, пинающееся и рвущееся прочь, как испуганный заяц. Задыхаясь, я прижал добычу к груди и вдруг понял, что держу в лапах Коготь, волшебным образом уменьшившийся в размерах. Не успел я и хвостом махнуть, как корабль-дворец обернулся в черную, покрытую блестящим лаком шкатулку с чудными железными петлицами. Изнутри доносился манящий, сладкий запах. Я откинул крышку — и точно, там были мои самые любимые лакомства! Пирожки, вымоченные в меду, засахаренные ягоды, кусочки баранины в янтарной патоке… Не успел я закинуть их в рот, как заметил на дне переливающийся шелк — это был чуба, расшитый пестрым узором павлиньих перьев. И он пришелся мне точно впору! Только я натянул наряд, как шкатулка снова наполнилась — на этот раз украшениями: бирюзовыми серьгами, длинными бусами и браслетами из дутого серебра; бери да носи! И я поначалу жутко обрадовался — это ли не ринпоче, сокровище, исполняющее любое желание?.. А потом вдруг понял, откуда берутся все эти дары: мед перебродил из крови спящих богов, мясо было срезано с их тел, шелк соткан из их волос; в серебро и драгоценности превратились старые кости. Тут же в желудке стало тяжко; чуба обжег плечи и спину, а серьги и бусы оттянули уши и шею невыносимой тяжестью… Я принялся срывать с себя дары мертвецов, крича от ужаса и тоски… и проснулся в слезах.