Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

— Ну, это отчасти правда. У нас с братом одна душа на двоих и одно рен. Нам пришлось разделить его. Так из Нефермаата и получились Ун-Нефер и Селкет-Маат.

— А как это — одна душа на двоих? У вас одинаковые мысли?

— Как бы объяснить… У тебя есть тень, Нуму?

— Да, конечно, — пробормотал я, отчего-то смутившись, и даже поднял лапу, чтобы убедиться, — неясное, красноватое пятно действительно протянулось по полу, повторяя мои движения.

— Что будет, если дать твоей тени язык и спросить, кто она?

— Ну… не знаю, если честно.

— Подумай: тень родилась вместе с тобою. Она помнит

тот же дом и родителей, еду и одежду. Разве что не помнит, когда ты был в полной темноте; только туда тени не могут последовать за нами. Выходит, что у тени нет другой жизни, кроме твоей! И все же тень — это не ты, равно как и ты — не она. Так и мы с братом делим общую память о прошлых жизнях; но, кроме этого, общего у нас мало.

— Но ведь моя тень не может отделиться от меня, а я — от нее. Или нет? Я слышал от матери, что далеко в горах живут отшельники, которые могут отрезать кусок пара от своего дыхания, превратить его в птицу и запустить в небо. Можно ли так поступить и с тенью? Можно избавиться от нее?..

— Без тени, исчезну ли я? Без тени, обрету ли я жизнь? — произнесла Палден Лхамо, будто читая из невидимой книги. — Хорошие вопросы, вот только я не знаю на них ответа.

— А кто из вас тень?

Богиня пожала плечами и продолжила выводить знаки на рдеющем железе. Тут бы мне и убраться восвояси, но вместо этого я продолжал испытывать судьбу:

— А я могу научиться читать чужие мысли?

— Колдовство, Нуму, мало чем отличается от любого другого ремесла. Ему можно научиться так же, как учатся обращаться с плугом или молотом. Но не стоит браться за плуг, если не хочешь быть пахарем, или за молот, если не собираешься становиться кузнецом. А если уж взялся — не жалуйся потом. Я ведь говорила тебе когда-то: для колдунов дороги назад нет.

Палден Лхамо объяснила хорошо… И все же как будто умолчала о чем-то важном. Наконец, я сообразил:

— Тот, кто ходит с плугом, становится пахарем. Тот, кто машет молотом, — кузнецом. А тот, кто берется за колдовство, — кем он становится?

— Смотри сам, — ответила она и, высоко подняв раскаленный гвоздь, обвела им вокруг себя. Пятно тускло-красного света озарило маски на стенах — выпуклые глаза и кривые клыки, длинные уши и покрытые завитками позолоченного пламени рога — и замерло, упав на белую личину совы. Крупная дрожь прошла по моему телу, но не от страха, а от ощущения сопричастности чему-то огромному: я будто стоял на раскачивающейся земле и пропускал сквозь себя громы, сотрясающие ее нутро. — Мы стали богами. Правда, не по прихоти, а по необходимости.

— По необходимости? — переспросил я. Поняв, что так просто от меня не отделаться, Палден Лхамо уронила остывший гвоздь в мешок и откинулась на стуле, приготовившись рассказывать.

— Ты ведь знаешь, что однажды вепвавет восстали против нас?

Я кивнул — когда-то об этом рассказывала Нехбет, богиня-гриф.

— По вашим меркам это случилось давно — больше четырех столетий назад, во время моей второй жизни. Тогда ремет еще часто ходили по земле, не скрывая лиц, а вепвавет посещали Кекуит.

Но в эти мирные, тучные годы удельные князья набрались сил и нахальства. Они сговорились с правителем Бьяру, который мечтал прибрать к лапам богатства Перстня, и во время торжеств по случаю Цама беспрепятственно вошли в город с огромным войском. У них были тысячи мечников и копейщиков, колесничих и наездников, знаменосцев и лучников всех мастей, пращи и тараны и, конечно, лодки,

чтобы переплыть Бьяцо. И все же сразу напасть на Перстень они не решились. Не даром дзонг строился как крепость; да и шенпо готовы были к длительной осаде. Поэтому сначала мятежники решили отправить послов на переговоры.

В то время Железным господином, двадцать пятым по счету, был старик по имени Мау. От лекарств, которыми его поили ваши знахари, его кожа стала как золото, кости — как серебро, а волосы превратились в чешуйки синего лазурита. Болезнь давно сломила Мау: ему тяжело было ходить и даже дышать. Он редко покидал старую гомпу.

Туда-то, в залу, где Железный господин умирал на троне из лакированного дерева, и пришли княжеские посланцы.

Я была в тот день в Перстне, а потому видела все своими глазами. Крикливая толпа заполнила зал, оттеснив угрюмых шенов к самым стенам: смех и ругань гудели под древними крышами; пол дрожал от грохота шагов. И все же мятежники боялись! Я видела, как они тянут лапы, но не смеют сорвать со стен тханка или перевернуть сосуды с приношениями. Они даже не решались заговорить с тем, кого пришли свергать.

Видя нерешительность товарищей, вперед вышел молодой княжич с головой макары на шлеме и веером из сорочьих перьев у пояса. Его отец правил землями, где начинается ведущий через горы Путь стрелы; прибрав к лапам торговлю с южной страной, он стал богаче всех в Олмо Лунгринг. Обилие золота и крепкое войско непомерно раздули его гордыню. Поэтому его сын вышел вперед и, не поклонившись, обратился к Мау:

— Слушай, старик! Много лет мы гнем шеи перед пришельцами и чужаками. Мой прадед, и его отец, и отец его отца сражались бок о бок с вами против великих змеев. Моя прабабка, и ее мать, и мать ее матери заклинали для вас садагов и ньен. Мы сделали вам много добра, но не дождались благодарности. Мы пили с вами из одной чаши и ели с одного блюда, а вы скрываете от нас свои тайны! Нам известно, что вы прячете великую силу: корабли, которые летают по воздуху, огонь, который испепеляет горы. Мы хотим получить это! Раскрой нам сокровищницы Когтя, чтобы мы могли взять справедливую долю!

Нам известно и кое-что еще: вы, самозваные боги, не бессмертны. Подумай об этом — и реши мудро, старик.

Сказав так, он развернулся на каблуках и вышел вон; следом поспешили прочие князья со свитой.

Некоторое время Железный господин сидел, свесив подбородок на грудь; с его губ стекала слюна; глаза затянула голубоватая пелена. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем он очнулся и приказал шенпо призвать в гомпу всех ремет, от мала до велика. Когда каждый явился, Мау рассказал, какой выбор нам предстоит: отдать вепвавет оружие, которое они, без сомнения, сразу же используют против нас, или начать войну с теми, кого мы привыкли считать друзьями. Выбор был тяжел, и собравшиеся спорили так жарко, что их голоса стерлись сначала до хрипа, потом — до шепота и наконец утихли.

Я помню это очень ясно: старая гомпа погрузилась в молчание, и мы вдруг заметили, что стоим почти в полной темноте. Огни перед алтарями погасли; в тот день никто не заправил лампы свежим маслом. Бескровные лица моих товарищей плыли среди колонн, будто оторванные от тел, — совсем как эти маски, — Лхамо снова указала прутом на стены, и я невольно уставился в пустые зрачки личин. — Они смертельно устали, но так и не смогли принять решение; никто не хотел ни убивать, ни быть убитым.

И тогда я предложила им третий путь.