Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

Прежде чем ступить в ведущий вниз проход, она предупредила:

— Наденешь маску, когда я велю тебе. Внизу ни с кем не разговаривай. Если тебя окликнут — не оборачивайся; если зададут вопрос — не отвечай. Если не сдержишься и проговоришься или если тебе попадется слишком настырный собеседник — сразу сделай так, — она приложила к губам сведенный крюком палец. — Это значит, что боги запретили тебе говорить. Тогда от тебя отстанут. Теперь идем.

Палден Лхамо переступила порог, и я шагнул следом. Стена за нами сомкнулась; хорошо, что светлый наряд богини легко было различить в темноте! Я побрел за нею, ступая сначала очень осторожно — со всех сторон мерещились пропасти; но скоро различил под лапами лестницу,

не широкую и не узкую, спиралью обвивающую нутро Мизинца. Невысокие ступени годились даже для моего роста, вот только их были сотни… И через некоторое время я со стыдом заметил, что пыхчу, как закипающая на огне каша.

Увы, богиня тоже услышала это! Оглянувшись, она окинула меня быстрым взглядом и вдруг схватила за воротник, подняла и усадила на сгиб локтя. Никогда раньше я не оказывался так близко! Две тяжелые серьги — золотая змея, кусающая свой хвост, и серебряная змея, извивающаяся, как волна, — покачивались в мочках ее ушей. От кожи, так похожей на снег, шло сильное тепло; я даже испугался, не заболела ли богиня?.. Может, у нее лихорадка? Но нет; просто ее огненная природа проступала наружу. Вот и окружающая мгла обтекала ее, как бегущая жара вода, не смея намочить даже краешек подола.

Долго продолжался наш спуск: мимо пышных кристаллических наростов, мимо рядов яйцеподобных чортенов, мимо черноты боковых проходов (как я узнал позже, они вели во все стороны, от Северных гор до княжеского дворца). Затем Палден Лхамо свернула в один из коридоров, ничем не примечательный с виду, и через несколько секунд воздух вокруг посерел и наполнился острыми запахами мокрой шерсти, земли и навоза. Внешний мир был близко! Тогда богиня поставила меня на пол и велела надеть маску; только убедившись, что мое превращение прошло надлежащим образом, она надела свою. Не успел я и хвостом махнуть, как ее щеки обросли нежными пуховыми перьями, нос превратился в загнутый клюв, а вокруг тела разлилось сияние, скрадывая его очертания. Тут же раздался надрывный скрип — это расступились створки старых, как сам Бьяру, дверей, и впереди засинело полуденное небо. Мы вышли наружу — и я вдруг понял, где оказался: в Перстне, на заднем дворе лакханга Палден Лхамо.

С одной стороны, чему удивляться — ну куда еще мы могли бы идти? Но с другой, я мог оказаться первым мужчиной, чья лапа ступила в это запретное место! Вот только как-то здесь было пусто: богиню не встречали с песнями, плясками и приношениями. Только две верные дакини, Макаравактра и Симхамукха, молча поклонились и подвели к нам лунг-та, храпящего и кусающего удила от злости; на его бедре кто-то нарисовал кармином распахнутый красный глаз. Богиня ловко вскочила в седло и меня затащила следом; и хорошо! Иначе я бы ни в жизни не полез на это щелкающее зубами чудовище. Ну а дакини забрались на ездовых баранов, белого и рыжего, с расшитыми попонами и драгоценными наконечниками на рогах. Так, все вместе, мы и двинулись вглубь гор; правда, дорога была недолгой. Чуть отъехав от Перстня, мы круто свернули направо и скоро снова оказались у Мизинца. Могли бы и пешком дойти… Хотя, полагаю, богам не пристало ходить пешком.

Но все недовольство от тряски на спине лунг-та вылетело из головы, стоило только глянуть на то, что творилось у подножия скалы! Землю тут расчистили, точно под пашню: огромные валуны были сдвинуты с места, остроконечные скалы — выкорчеваны под корень, будто какие-то сорняки. Всюду, на грудах кирпича, на тюках, набитых невесть чем, на досках, брошенных прямо поверх хлюпающей грязи, сидели, стояли, сновали туда-сюда черные шены Железного господина, перекрикиваясь во всю глотку. Оно и понятно — такой шум стоял вокруг! Звенели молоты, ударяясь о наковальни; дышали с натугой кожаные меха; шипел пар в огромных бочках, где охлаждали скованные цепи, клинки и прутья; трещали

и ревели костры, в которые вместо дров подкидывали целые сосновые стволы, привезенные не иначе как из южных земель. Рыжие всполохи подымались вверх на три-четыре роста, разбрызгивая капли кипящей смолы щедро, как богач, швыряющий толпе золотые монеты. Само солнце скрылось за клубами дыма и пыли. Неужели все кузницы западного Бьяру ночью тронулись с места и перебрались сюда? И как только я не слышал всего этого светопреставления из Когтя?..

Но стоило работникам заметить Палден Лхамо, как все остановилось — разве только пламя не замерло в воздухе кусками янтаря. Шены растянулись на животах, кто где стоял — иные прямо в грязи и золе. «Много же стирки сегодня предстоит слугам в Перстне!» — невольно подумалось мне. Между тем, богиня спрыгнула на землю.

— Ты останься, — велела она, упредив мою попытку сползти с седла, и в одиночестве направилась к Мизинцу. Дакини тоже не последовали за нею. Кажется, нам можно было только наблюдать.

У скалы Палден Лхамо поджидал один из почжутов — с такого расстояния я не мог разобрать, какой именно, но точно не мой знакомец Чеу Ленца (боюсь, как бы он не впал в немилость из-за того, что притащил меня в Коготь). Почжут не падал ниц, но все же склонился до земли, метя ушами носки своих же сапог. Богиня о чем-то спросила его, выслушала торопливый ответ и кивнула, соглашаясь; тогда старик припустился прочь, размахивая лапами и окрикивая прочих шенов. Те поднялись с земли и начали движение, на первый взгляд беспорядочное; но скоро я уловил его смысл — они выстраивались в несколько рядов, на расстоянии в две сотни шагов от скалы, явно готовясь к чему-то.

Оставшись в одиночестве, богиня вытянула из ножен таинственное оружие, которое я заприметил еще во дворце; это оказалась булава с разомкнутой ваджрой на конце. Сияние, шедшее от тела Палден Лхамо, многократно усилилось; и вдруг она начала расти! Голова, увенчанная пылающим нимбом, поднялась высоко над толпой; круглые совиные глаза полыхали среди перьев, как солнце и луна среди белых облаков; а ваджра превратилась в трехпалую лапу с огромными когтями! Я пытался убедить себя, что это только обман, морок, как во время Цама, но сердце все равно ушло в хвост, да так там и осталось.

С пронзительным птичьим криком богиня замахнулась булавою и ударила по скале, будто хотела перешибить ей хребет. Во все стороны брызнули осколки (понятно, почему шены не решились подойти к Палден Лхамо поближе!), а потом повалил густой белый пар, мутноватой росой оседающий на шерсти. Я решился лизнуть одну каплю: жидкость была теплой и на вкус отдавала не то солью, не то цветущей ряской. Наконец марево рассеялось, и шены тут же загалдели, тыча пальцами: в скале появился глубокий разлом, а внутри ворочалось что-то красное, влажное и живое! Оно дрожало, как от страха; под студенистой поверхностью пробегали волны искр. Неужели это был костный мозг Кекуит, обнаженный и беззащитный?.. Но что будет дальше? От волнения я прикусил губу так сильно, что выступила кровь.

Палден Лхамо неспешно вложила булаву в ножны и развела лапы в стороны. Ее длинные рукава опускались до самой земли — точь-в-точь огромные совиные крылья; не успел я подивиться этому сходству, как из них вылетели железные перья и впились в рану разлома! Что было потом, сложно описать: сама земля заходила ходуном. Лунг-та истошно заржал и, если бы не дакини, державшие его под уздцы, обязательно сбросил бы седока или унесся в горы. С севера раздался глухой рокот и стон: там ледники сходили с мест, и лавины устремлялись в долины, сметая все на своем пути. А на юге, в Бьяру, трескались стены домов, валились крыши и бились окна; даже великая река Ньяханг вздохнула и выплеснулась из берегов. Это вздрогнула от боли демоница, державшая на себе Олмо-Лунгринг.