Три Нити
Шрифт:
Когда солнце поднялось над восточными скалами, шенпо от имени Эрлика передали приглашение всем мятежным князьям: пусть приходят в Перстень, и вожделенные сокровища передадут им прямо в лапы. Разумеется, те заподозрили засаду; но шены уверили, что вместе с ними впустят в дзонг любое количество воинов в полном вооружении. В конце концов из жадности или из гордости к назначенному сроку явились почти все. Десятки пышно украшенных лодок подплыли к причалу. Часть мятежников — из тех, кто попроще, — осталась во внутреннем дворе, а прочих провели к трону Железного господина. Но вместо груд драгоценностей их ждали только старик Мау и я.
И тогда вперед вышел старый князь —
— Где все, что ты обещал нам? — спросил он, обводя лапами пустую залу. — Если это была хитрость, чтобы заманить нас в ловушку, то знай — так ты не преуспеешь. Если мы не вернемся из Перстня к вечеру, ночью наши войска разнесут весь Бьяру по камню!
— Не спеши, — прошамкал Мау, покачивая перед собою пальцем, скрюченным и желтым, как костяное стрекало аркана. — Я дам тебе дар лучше того, о чем ты просил. Я покажу тебе истину… если ты сможешь вынести ее.
— Не пытайся запугать меня, старик. Я ничего не боюсь! — отвечал гордец. И тогда…
Палден Лхамо остановилась, чтобы осмотреть еще один самородок; но, обнаружив в металле какой-то изъян, небрежно швырнула его на пол. Едва сдерживая нетерпение, я спросил:
— Так что случилось?
— Ты ведь уже знаешь ответ, Нуму. Они увидели своих богов.
— Как это?
— Ты был на площади Тысячи Чортенов во время Цама. Помнишь, что случилось тогда?
— Да, — отозвался я, нахмурившись. — Я видел Железного господина. Он был огромного роста, до самого неба, и весь из темноты. И голова у него была как у быка, только очень страшная. А еще я видел тебя, в белом сиянии, с мордой совы — тоже очень страшной, не сочти за обиду.
— Так и задумывалось, — усмехнулась богиня, явно довольная моими словами. — Вот и князьям я показала нечто похожее, разве что сработанное грубее… Что ж, с тех пор я многому научилась.
Тут она снова запустила пятерню в мешок, выудила кусок железа и вдруг спросила:
— Знаешь, почему я выбрала сову для обличья Палден Лхамо? Ведь в ваших сказания никакой совы не было!
Я задумчиво почесал затылок; ничего путного в голову не приходило, но богиня, кажется, и не ждала ответа.
— Это знак моей благодарности Камале.
— За что это? — удивился я; не много ли чести для вороноголовой?
— Когда я только начинала изучать хекау, то использовала его как оружие: для сражений, для охоты на Лу и других чудовищ. Но однажды Камала рассказала, как превратилась во сне в сову, — зацепилась за душу птицы и смогла видеть ее глазами. Это навело меня на мысль, что чужие души, как и зверей, иногда полезнее приручать и ставить себе на службу.
Так я и поступила с мятежниками. Испугать их грозными видениями было недостаточно: страх со временем блекнет. Они могли бы вернуться под стены Бьяру, неважно, через год или через десяток лет. Поэтому я коснулась их душ, — Палден Лхамо пошевелила пальцами, будто перебирая струны невидимой вины[7], — и кое-что вложила в них, так, что все эти знатные, славные воины, одетые в меха и золото, упали ниц и целовали пыль на полу, будто она была слаще меда, и плакали, как дети.
И гордец, который только что сыпал угрозами, смеялся и плакал громче всех. Он вошел в дзонг, задрав нос, а покинул его, согнув шею. Говорят, когда сын встретил его таким, полубезумным, дрожащим, то хотел тут же ворваться с войском в Перстень и убить всех шенов, и меня, и Железного господина и предать Бьяру огню. Отец попытался удержать его — и он чуть не зарезал отца. Но в дело вмешались слуги, и их разняли; не случилось ни убийства, ни войны.
— А что случилось
— То, что и задумывалось: обретя веру в богов, они приложили немало усилий, чтобы утихомирить свои земли… — Палден Лхамо на секунду замолчала, постукивая плоскими когтями по полым стеблям бамбука. — Должна признать: в те годы я куда меньше знала о внутреннем устройстве души, так что мое вмешательство не прошло бесследно. Спустя некоторое время князья-мятежники сошли с ума и закончили жизни в беспамятстве — ели траву, как волы, и мылись дождем, так что волосы у них выросли, как у львов, а когти — как у птиц… Но к тому времени это уже не имело значения. Шены Перстня были отправлены во все концы Олмо Лунгринг и заняли высокие должности при дворах. Большая часть местной казны, как дань или как дар, была отослана в Бьяру; а вместе с серебром и золотом отправились и княжеские дети. Кое-кто из них оказался способен к колдовству, а поскольку я намеревалась изучать хекау и дальше, то попросила отдать их мне в ученики и помощники. Железному господину, правда, тоже нужны были слуги: поэтому мы условились, что ему достанутся сыновья, а мне — дочери. Так и повелось.
А чтобы не допустить повторения мятежа, мы решили стать теми богами, которыми вепвавет хотели видеть нас, — и больше никогда не спускались вниз без своих личин и никого не пускали наверх… до твоего появления.
— Но… это было так давно! Разве теперь кто-то может желать вам зла?
— Пока есть боги, Нуму, всегда найдется тот, кто хочет их убить, — со всей серьезностью отвечала она. — Но тебе не стоит думать об этом; подумай лучше о том, что Уно тоже ждет свою одежду.
Шерсть у меня на загривке поднялась дыбом. Я прижал к груди черную накидку, поклонился на прощанье и опрометью бросился прочь.
***
От покоев Палден Лхамо до опочивальни Железного господина было не больше ста шагов, и бежал я быстро, но мысли все равно неслись впереди лап.
Во-первых, мне вдруг открылась удивительная вещь: хоть я и побаивался Сияющую богиню, сейчас мне вовсе не хотелось покидать ее. Наоборот, я бы не отказался послушать еще рассказов о минувшем и посмотреть, как ловко плавятся в длинных пальцах куски руды. Может, дело в том, что Палден Лхамо говорила со мной без всякой снисходительности и зазнайства, как с настоящим взрослым (чего так недоставало Сиа и Шаи, которые постоянно норовили обозвать меня «дитятком» или, хуже того, «милашкой»!); или в том, что мне запросто открывали тайны, неизвестные и самым ученым мужам и женам Олмо Лунгринг? А может, так действовал сам ее голос — не громкий и не тихий, не низкий и не высокий, приятно щекочущий уши, будто кисточка из мягкой шерсти?..
Во-вторых, мне стало вдвойне непонятно, почему Камала так чурается колдовства. Конечно, влезать в чужую голову просто так, за здорово живешь, — это нехорошо. Но ведь Палден Лхамо использовала свой дар для общего блага и предотвратила войну, которая была бы ужасным несчастьем для Олмо Лунгринг!
Отсюда следовала и третья мысль: мне жутко хотелось узнать, что же богиня вложила в сердца мятежных князей, что заставило их забыть о кровожадности и корысти, сложить оружие и навсегда покинуть Бьяру? Если это был не страх, то, выходит… счастье? Не такое ли, какое я сам испытал на площади Тысячи Чортенов в ту зиму, когда дядя привез меня в Бьяру?.. Если им и вправду досталось что-то похожее (а то и покрепче), я даже не знал, завидовать такой доле или ужасаться. Неудивительно, что мятежники в конце концов потеряли рассудок. С другой стороны, сами виноваты: это же надо удумать, сражаться с богами!