Три побега из Коринфа
Шрифт:
Полиникос рассмеялся: — Я вижу здесь собралась хорошая компания.
— Самые великие и известные люди! — Клеомен наклонился к ним. — Не верь всему тому, что говорит Килон, Полиникосс. Он намеренно все преувеличивает. Он же демократ, он ненавидит господ и видит в каждом из них что-то дурное.
Килон рассердился
— Я говорю так не потому, что я демократ, а потому, что я знаю жизнь лучше, так как прожил дольше всех вас. Да, молодые люди, я разбираюсь в жизни лучше вас и многому чему могу вас еще научить.
—
— Солон был святым человеком, посланным богами. Но с тех пор прошло много времени и многое изменилось к худшему в священном государстве Аттики.
— Не ной, Килон. С тех пор, как тебя не избрали судьей, ты ожесточился и тебе все перестало нравиться.
Клеомен рассмеялся и Килон в раздражении замолчал. Полиникос оглядел зал. За соседним столом рядом с ними сидели четверо мужчин. Они тихо разговаривали друг с другом. Их движения были мягкими, свободными и культурными, особенно, когда они обращались к прислуге и соседям, и так разительно отличалось от беззастенчивой уверенности других гостей, что невольно привлекали внимание окружающих.
– А это кто такие? – шепотом спросил Полиникос.
Килон посмотрел на него с удивлением.
— За тем столом? О них, скорее, я у тебя должен спросить. Ведь это же ионийцы, твои соотечественники из Малой Азии. Напротив нас, вон тот, самый пожилой, это Горгий, брат Фалеса, милетец, как и его брат, учёный, философ и астроном. Его глаза бледны от того, на что он все еще продолжает смотреть на звезды. Он чудаковат, но великий ученый, изучает почти все науки, а Солон сказал о Фалесе, что никогда не знал человека мудрее, чем он. Это сказал сам Солон, ты хоть понимаешь это, мальчик. И тот, кто с ним разговаривает, Гиппонакс Эфесский, поэт, певец и сатирик. Он еще молод, но уже известен тем, что уже тронул своими стихами многих людей, и мне они тоже нравятся. Говорят, что он привез с собой целые свитки своих сочинений и стихов своей подруги, поэтесса Сапфо. Он прочитает их на симпозиуме. Обязательно послушай, они того стоят. Двух других я не знаю, но они тоже явно не простые люди, потому что у них глаза людей, видящих богов. Глубокие и мудрые глаза. Таких ты не увидишь здесь, среди коринфских купцов.
Полиникос кивнул, но через мгновение сказал: — Может и так, но они на всех смотрят как-то снисходительно, как будто смотрят на варваров или на детей.
— Возможно, так оно и есть. О чем с ними может говорить такой мудрец, как Горгий? Самый лучший человек среди местных, это какой-нибудь спартанец, который даже читать не умеет или кто-то вроде местного торговца скотом. О, великие Боги! Я тоже думаю, что они правы, и пройдет еще немало времени, прежде чем они смогут с ними сравниться.
К этому времени вокруг воцарила суета. Слуги стали приносить еду. Праздник начался.
Теплый запах мяса, прогорклого жира и острых специй, смешался с ароматом роз и пронзительным запахом дорогих сирийских духов, которыми были надушены богатейшие коринфские вельможи.
Воздух был тяжелым и душным. Щеки у всех покраснели. Полиникос с интересом наблюдал, как капли пота образовывались на массивном черепе Хореона. Вельможный торговец ел жадно, причмокивая толстыми губами. Его быстро обслуживали и ловко подавали его любимые блюда, соусы и
Полиникос обратил внимание на невинную красоту этих молодых рабов. У одного из них было смуглое лицо и темные волнистые волосы, словно обсыпанные золотом; он немного напомнил ему Диосса. Лишь в черных, больших глазах кроме печали, у маленького раба можно было увидеть еще и собачий страх который с пристрастием ловил малейшего признака гнева на лице хозяина. Это было не очень приятное зрелище и Полиникос с отвращением отвернулся.
Первая часть праздника уже заканчивалась. Постепенно темнело. Они уже приступили к шестому или седьмому кругу приема пищи с отборным мясом, и слуги уже зажгли лампы, висевшие над столами. В ближайшее время должен был начаться симпозиум, вторая часть застолья, долгие часы со сладостями, вином и нежной выпечкой, долгие часы приятных песен, рассказов и танцев, которые так любили греки. Симпозиум - само это слово вселяло радость.
— Симпозиум! Симпозиум!
– начали скандировать гости. Глаза людей загорелись. Произошло некоторое замешательство. Сердца пирующих обрадовались, когда наступило время послышать стихи и музыку, и увидеть, как разливают вино, которое слуги уже вносили в кувшинах и кратерах. Где-то в сторонке зазвучали дрожащие струны лиры и арфы под нетерпеливой рукой музыкантов. Гиппонакс взял в руку свиток и начал его просматривать. Через минуту, после объявления симпозиума, он должен был начать читать свои стихи.
Перед вельможными гостями, сидящими на тронах, поставили маленький резной золотой лидийский кратер. В нем не было вина, а только жетоны с именами пирующих, и один из них, выбранный по жребию, должен был стать симпозиархом - председательствовавшим на пиру.
Это был торжественный, праздничный момент. Только после этого и после жертвоприношений принесенных богам, можно было начинать пить божественный напиток Диониса. Однако гости и сейчас тайно выпивали, поскольку в зале. было очень жарко, а вино, которое приносили прямо из подвалов, было сладким и холодным. Слуг не хватало, чтобы во время убирать остатки и расставлять. кувшины и кубки с вином.
В суматохе один из прелестных сирийских мальчиков, раб Хореона споткнулся и разлил содержимое чаши, которую держал в руках, на мантию-хламиду своего хозяина.
И тут произошло нечто ужасное.
Бедный раб побледнел как холст, отступил на полшага, весь дрожа и бормоча какие-то неразборчивые слова. Эти слова Полиникос не разобрал, но увидел, как лицо Хореона вдруг покраснело от ярости и он, взревев, схватил кубок и яростно ударила им по голове ребенка.
Послышался короткий вскрик, глухой удар треснувшего черепа о резьбу кубка и наступила тишина.
Гости вскочили со своих мест. Гнусный поступок известного купца ошеломил всех. Но никто не осмелился произнести, ни слова. Хореон немного оправился и сказал: — Простите меня, друзья мои, извините меня за неуклюжесть моего идиота-раба, за то, что он расстроил вас. — Потом, оттолкнув убитого ногой, обратился к прибежавшим слугам: — Уберите его, и дайте мне новый плащ.