Три побега из Коринфа
Шрифт:
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Через час Диосс был уже в море. Наступили сумерки.
Диоссу показалось странным, что они отправились в море ночью.
Насколько он слышал, моряки всегда высаживались на ночлег на берег. Но ночь была тихой, спокойной. Восходящая луна освещала
Все было спокойно. Но страх не покидал Диосса. Эти люди были какими-то странными. Они смотрели на него с презрительной улыбкой. Они говорили друг с другом на языке, которого он не понимал. По крайней мере, только половина из них не была греками. Некоторые из них подходили к нему и спрашивали: откуда он и как сюда попал. Диосс честно им отвечал.
Они внимательно слушали, как он рассказывал им о его ужасной встрече с охотниками за рабами и о том, как его собака спасла его в последний момент. Даже капитан, хозяин корабль, хлопнул в ладоши и произнес:
— Да, это явно не простая собакой. Что ты с ней сделал?
— Мне пришлось оставить ее у пастуха, потому что мне сказали, что с ней меня не возьмут на корабль.
— Ба! Это точно. Она бы перекусала нас всех здесь.
Диосс покачал головой.
— О нет, — сказал он, — она нападает только на плохих людей, на хороших, она не будет даже лаять.
Вся толпа разразилась смехом. Им становилось все веселее. Затем один из матросов принес Диоссу флейту. Флейта была старая, немного поврежденная, обгоревшая на конце, вероятно, вытащенная из огня во время пожара. Диосс погладил ее руками. Он не прикасался к такой губами уже несколько месяцев. Он сыграл парочку нот, это немного сработало. Он начал какую-то песню, остановил ее, наклонился, снова выпрямился и начал снова. Матросы замолчали. Наступила тишина. Песня полилась. Сначала быстро, энергично, потом все более подвижно, грустнее. Когда он закончил, на какое-то время воцарилась тишина.
— Хорошо играет малец, — сказал кто-то. Матросы сидели кругом, по краям корабля, на канатах и мешках. Диосс снова продолжил играть.
Он вспомнил какую-то грустную, монотонную, пронзительную мелодию, которую однажды услышал с проплывающего корабля и повторил ее раз, а потом еще. Затем незаметно перескочил на другую песню и так увлекся, что забыл обо всем.
Внезапно сидевший рядом с ним капитан резко пошевелился.
— Откуда ты знаешь эту песню? — почти сердито спросил он.
Диосс очнулся и, все еще не придя в себя, посмотрел на него.
— Я не знаю, ее играли на каком-то корабле. Я не помню.
— Это этрусская песня. Моя мать пела ее. Здесь ее никто не знает.
— Вы не хотите, чтобы я ее играл?
Моряк покачал головой.
— Играй, просто играй все, что знаешь!
И Диосс снова заиграл. Еще раз эту мелодию,
Диосс, наконец, устал и остановился. Матросы стояли вокруг него, и покачали головами. Они тихо перешептывались, словно молились. Их дикие, мрачные лица на мгновение потеряли свое обычное суровое выражение. Постепенно матросы стали медленно расходиться. Одни взялись за весла, другие пошли спать. Уже была поздняя ночь. Только капитан корабля сидел молча и неподвижно. Диосс преклонил перед ним колени.
— Вы позволите мне лечь рядом с вами, господин?
— Почему бы тебе не лечь там с ними?
— Я их немного побаиваюсь.
— А меня нет?
— Вас, господин? Зачем?
Моряк пожал плечами.
— Ложись, где хочешь.
Диосс лег на какое-то снаряжения и попытался прикрыться куском грубой ткань. Один из гребцов, шедший мимо, в шутку сказал капитану:
Попридержите его, подольше на корабле, пусть поиграет для нас. нам станет веселее.
Диосс быстро сел. Он горячо запротестовал: — Я не могу нигде долго оставаться. Я спешу.
– Чем тебе у нас не нравится?
– рассмеялся матрос.
— Мне надо к маме, домой, там меня все ждут.
— В конце концов, у тебя же нет дома.
— У меня его сейчас нет, но он у меня будет.
— Почему?
— Как так? — удивился Диосс. — Ведь у каждого должен быть свой дом, своя мать, и все кто им дорог. Ну, те, кто вас ждут. Ведь всех где-нибудь кто-то ждет.
Капитан, сидевший неподвижно, резко зашевелился.
— Спи уже, дурак! — строго сказал он.
Диосс снова лег и накрылся куском паруса. Гребец ушел. Наступила тишина. Через мгновение луна, поднимавшаяся все выше и выше, ярко и жестко осветила спящего мальчика с волосами, взъерошенными полукругом, его бледное, исхудавшее лицо, большие ресницы, полуоткрытый рот. Даже Веджанус все еще сидевший неподвижно, некоторое время смотрел на спящего ребенка. Потом он тяжело встал и начал мерить палубу большими шагами. Время от времени он подходил к Диоссу.
Он смотрел на него хмуро и почти с ненавистью.
"Да, нагнал мне мыслей этот паршивец, — подумал он, — но черт возьми, как он играл эту дурацкую песню, и говорил о доме, о своей матери. Хоть бы Аид сожрал лысого за то, что тот привел его сюда. У него одно на уме - деньги! А ведь он тупой как ботинок. Как малец сказал? У каждого человека должен быть кто-то, кто его ждет и о ком он должен заботиться. Ох, дурак, дурак, дурак!".
Он снова зашагал по палубе, шагал долго и кусал бороду.