Три поцелуя. Питер, Париж, Венеция

Валиуллин Ринат Рифович

«Я понял тебя, дождь, ты мокрый, можно даже не трогать». И это ощущение холодного окна позволило продолжить мысль, будто посредством своего пальца, которым я двигал по стеклу, словно улитка гибким телом, оставляя туманный след, соединил собственное мироощущение с мозгом, и последний мне телеграфировал короткими фразами: «Я понял тебя, дождь, ты сука, унылая, тоскливая, которую никто не хочет, и каждый, кто тебе поверит, смертельно болен, я понял тебя, смерть – ты жизни, я понял тебя, мир – ты войны, я понял женщину – она единственная, тогда как связи – они случайны, я понял деньги – вы кончаетесь, я понял тебя, работа, ты постоянна, я понял роботов, они талантливы, я понял труд, он в тягость, я понял отдых – это

сон, все остальное было только заменителем, сон – он сладкий, я понял – сладость растворима, я понял счастье – ты стерильно, ты рядом – достаточно переключить программу, я понял радость, ее больше в детстве, я понял горе – это больно, и пережить его – значит стать безумно сильным, я понял слабость – это недостаток сердца, я понял сердце – это бойня за любимых, я понял силу – она в любимых: в любимых вещах, уголках, стенах, окнах, глазах», – оторвал я палец от стекла, и связь прервалась. Одиночество выедало меня потихоньку. По частям. Я ясно ощущал, что с каждым мгновением меня становилось все меньше, и вот уже от меня осталась всего половина. В поисках второй я снова лег на диван и прижался к теплу Фортуны. Это был самый простой тест на знание «Твоя ли это женщина». Достаточно было лечь рядом, чтобы понять: она греет, она не ворчит, она любит в любое время дня, в любое недомогание ночи. Я провалялся там еще час, листая журнал о фото. Фотографии были красивые, но цветные.

* * *

На паркете темного лакированного пола лежала тень дня, как будто ее кто-то бросил неосмотрительно под ноги и забыл. Стеклянной красной струйкой спокойно разливалась бесполезная беседа, стройность пластиковых ног стола и стульев переплелась с нестройностью людских, но, так или иначе, все оказались заложниками осужденных стен. Одни молчали безответно, другие наполнялись жидкостью, многозначительно целуя сигареты, прикуривали, скрывая в клубах дыма выражение скуки и тоски, видимо, они осознавали: нет истинного в беспредметном, как и преступного в вине. В то время как усталый день гноился солнцем и скитался по задворкам города, его тянуло всеми фибрами в тяжелый сон, однако спать нельзя, потому что для многих это означало ночь промаяться в бессоннице. Он, одноглазый, стоически держался, наблюдая, как люди не переставали пить и есть в им освещенной небольшой квартире мира, закрытой от него редкими кусками ваты, их разговор, где точка зрения делила текст, как запятая, ему был скучен и неинтересен. Мне тоже была неинтересна пьяная болтовня соседей, что без спроса лезла в уши.

Иногда мне казалось, что я спокойно мог оставить Антонио, выйти в мир за новой порцией впечатлений, вернуться как ни в чем не бывало, а он все так же спокойно жевал бы свою газету, травил байки, успев между колонками слетать несколько раз на вахту.

Этими новыми впечатлениями была Фортуна, как для меня, так и для них. Я действительно вышел, когда стало известно о наших с ней отношениях, когда позже она переехала ко мне. И сейчас эта тема была слишком трогательной, чтобы ее обсуждать. Будто бы я действительно вышел подышать свежим воздухом или еще куда, оставив Антонио и Лару наедине со своими мыслями, дав им возможность взглянуть на свою жизнь с высоты птичьего полета, куда они взмыли, подгоняемые потоками ущемленной гордыни. Я вернулся, как только ветер стих, как только они снова опустились на землю.

– А, собака, не хочешь делиться секретом! – забасил Антонио громким пьяным смехом. – Сколько тебя помню, ты всегда пользовался успехом у женщин. Как тебе это удавалось?

– Буквально, к примеру, подходит к тебе мисс этого кафе и говорит: «Можно попользоваться вашим успехом?» Разве сможешь ты отказать? «Бери».

– Да хватит уже, я же серьезно. Хотя я знаю, за что любят тебя бабы, – за слова, – продолжал вытряхивать из

сосуда фрукты Антонио. Официантка, заметив это, принесла ему вилку.

– Что я говорил? Женщины любят искренность, отвечая на это щедростью, а слова – так, обертка, – я провожал взглядом стройные бедра.

– Иногда это выглядит довольно странно, – пытался уже манипулировать вилкой Антонио, понимая, что руками у него выходило ловчее.

– Если ты про свою, то, какими бы они ни были странными, женщин надо любить и удовлетворять, для всего остального существуют мужчины. – Я понимал, что брак их давно уже трещит по швам, что им обоим было уже неприятно ходить с этой дырой, однако как ее залатать, они не знали. Мне жутко не хотелось, чтобы они разводились. Но чем я мог его поддержать? Только словами.

– Откуда тебе известно, что подумал о ней?

– А о ком тебе еще думать? Если женщина притворяется, то в лучшем случае она ищет себя рядом с тобой.

– А в худшем?

– А в худшем уже потеряла. Связь есть сила притяжения двух космических объектов любви, которая способна как сократить расстояние между ними до ноля, так и разбросать их по разным галактикам. Мне кажется, иногда просто необходимо менять работу. Желательно ближе к жене. Ты же занимаешься здесь парашютами, вот и занимался бы. Да и мне без тебя не прыгается, ты мой инструктор, мой талисман. Может, хватит с тебя Севера? Это же был крайний… – задумался я, выбирая между Севером и случаем, и выдохнул: – Случай. Твой Север не настолько крайний. Ты же не хочешь оказаться крайним в своем доме?

– А что дома, все одно и то же, – оставил в покое кувшин и вытер руки салфеткой Антонио.

– Представляю: приходишь, шкурку свою – на диван, ноги – в тапочки, тело – в ванну, если будет не лень принять ее, зубы – в котлету. Поговорить даже не с кем, все разбегаются по своим ноутбукам. Вместо жены согревает кошка. Чувствуешь себя лишним.

– Лишним, – грустно отдалось вино в голове Антонио.

– Ну это понятно, тебя же не было месяц. Им нужно акклиматизироваться. Представь, как ты приезжаешь. Трясешь своей скукой, пусть даже это была скука по твоим родным людям. Вы общаетесь на разных языках, потому что им здесь не было скучно, они не скучали без тебя. – Я сделал знак официанту, чтобы тот принес счет.

– Да дело не в скуке, они обижаются на всякую чушь.

– Так ты, наверное, начинаешь командовать ими?

– Да нет, не командую. Но порядок люблю.

– Вот-вот. Доказываешь, что ты по-прежнему мужчина в их доме, единственный и непререкаемый. А им командир уже не нужен.

– Я вообще не понимаю, кто им нужен, кроме интернета. Дай мне хлеба!

– Конечно, ты даже слова «пожалуйста» не знаешь. – Я протянул ему корзинку.

– Знаю, но не использую, – взял кусок хлеба Антонио, затянул носом его аромат, откусил и положил обратно.

– А дома?

– Ни в коем случае.

– Сразу видно – не филолог. Не нравится слово «пожалуйста», используй вместо него уменьшительно-ласкательный суффикс: «Дай мне хлебушка». Чувствуешь разницу?

– Ну, мягче.

– Да, даже хлеб мягче стал. И тебе с радостью его передадут. Все связано из тонких узоров слов. Если ты хочешь отношений, надо ко всем относиться по-человечески. – Официант, словно студент на экзамене, положил на край стола зачетку со счетом.

– А если я по-другому не умею?

– Научись. Мысли тяжелые отложи, смой, если они дерьмо, член похорони в ямке любимой, думай о безнадежно хорошем, хотя бы у себя дома. Знаешь, в чем заключается любовь к ближнему? В том, чтобы находиться рядом с ним, как бы далеко его ни послала жизнь.

– Хорошо, я попробую в следующий приезд. Дай мне счет! Сколько там?

– Сегодня же. Не надо откладывать дела на завтра, иначе завтра они отложат на тебя, – уже сунул я купюры в портмоне ресторана.

– Я понимаю, о чем ты говоришь. Я приезжаю домой, и мне кажется: вот здесь я сейчас буду счастливым. Черта с два. Уснул счастливым, проснулся разбитым. Там, на вахте, я хоть с природой могу пообщаться.