Три подруги и все-все-все

Солнцева Анастасия

Когда вошла в спальню, которая в моей однокомнатной квартире служила и кабинетом, и будуаром, и гостиной, он сидел на диване, вольготно развалившись. Расслабленная поза, незаинтересованный взгляд, сложенные на плоском животе руки. Он как будто бы пришел в гости к троюродной тетушке, которую посещал раз в год, да и то исключительно из чувства врожденной вежливости.

Ага, врожденной… скорее, мертворожденной.

— Ты ничего не перепутал? — ласково улыбнулась я, крепче сжимая швабру.

Оборотень этот мой жест заметил, пристально оценил и криво усмехнулся. Пренебрежительно так, с поистине

мужским превосходством, от которого хотелось орать.

И продолжил молчать.

Я постояла, оглядывая собственное скудное имущество, потом не выдержала, прошла к креслу и плюхнулась с размаху, устроив швабру между коленями.

С ней я чувствовала себя увереннее.

— Есть новости про Макса? Ты нашел его? — меня нервировало такое поведение Гриши. — Мог воспользоваться телефоном, не обязательно было приходить.

— Я получил твоё приглашение на свадьбу, — как бы между делом проронил оборотень.

— Угу, — невразумительно промычала я, метнув взгляд на чуть приоткрывшуюся дверь в ванную. Вот же… муза! И зачем только включила Гришу в список гостей? — И?

— И меня оно не впечатлило, — закончил оборотень.

— М-м-м… твоё впечатление и не входило в программу, — я вздохнула. — Гриша…

— Малыш, у нас с тобой был уговор, — протянул он медовым голосом и его лицо приобрело дьявольское выражение. Вот такое, что хоть прямо сейчас назначай главным по раскаленным котлам.

— Я ни о чем с тобой не договаривалась, — выпалила я.

— Значит, договоришься сейчас, — и Гриша с нескрываемым удовольствием прикрыл веки. Ну, просто вылитый кот, жмурящийся на солнышко! — Ты подружке-то уже рассказала о своих проделках?

— Каких?

— Ну, конечно! Их же у тебя много, — и Гриша приложил руку ко лбу, словно вспоминая что-то. — Ах, да! О своих огнестрельных упражнениях?

Дверь в ванную приоткрылась еще шире. Я нервно заерзала. На пару сантиметров больше — и эти «прятки» вообще потеряют какой-либо смысл.

— Не понимаю, о чем ты, — гордо вскинула я голову.

Главное правило выживания: чтобы ни случилось, отпирайся до конца.

Гриша закинул ногу на ногу и окончательно расположился в моей квартире со всеми удобствами. Будто собирался здесь жить остаться. А у меня и так квартирантов полный огород, хоть мотыгой выкорчевывай!

— Где ты была, когда стреляли в музу, а? Там были мои волки. Там был Лозовский и его сподручные. Вот только… все дружно заявляют, что ни один из них не стрелял. Стрелял кто-то третий. Кто-то очень хитрый.

Я переложила швабру из одной руки в другую и решила уйти в глухую оборону.

— Два вопроса: как и зачем?

— Что «как и зачем»? — дернул щекой Гриша.

— Как я узнала, где будет муза и зачем мне было в неё стрелять?

— Как — не знаю, — парень пожал тренированными плечами, которые стали таковыми не только в спортзале, но и на поле битвы. — Возможно, случайно. А вот зачем…, - оборотень выразительно закусил губу. — Чтобы за тебя это не сделал кто-то другой.

Его лицо было омрачено преувеличенной задумчивостью, но не только ею.

Я видела грусть.

Он тосковал.

И тоска его была искренней. И очень глубокой. Такой глубокой, что в эту яму могла провалиться вся душа целиком.

Я задумалась, почти

перестав слушать, о чем он говорит. Его слова были мне не интересны. Не было ничего такого, что Гриша мог бы мне рассказать и этим поразить. Я всё знала. И про него, и про себя, и вообще про всех. В глазах многих я — препятствие. Осложнение. Такое, какое бывает после гриппа, пневмонии или затяжной простуды. Имелись и такие, которые считали меня чудовищем. А чтобы пересчитать тех, кто мог мне доверять хватило бы и пальцев одной руки. И я не могла винить никого из них. Всё, на что я рассчитывала — это на снисходительность. Я даже не ждала понимания. В самые темные и злые периоды своей жизни я хотела лишь одного — чтобы мне не мешали. Когда злость становилась тише, больше всего на свете я желала, чтобы эту тишину не нарушали. В том числе, и моя собственная совесть.

И Гриша был таким же. Он не искал поддержки и понимания, не хотел сочувствия. Он стремился лишь к одному — к цели. Я чувствовала это в нём. В волке боролись зло и добро. И хотя зло побеждало, а сам себя он считал плохим парнем, искренне веря, что только так возможно выжить, какая-то частичка его стремилась к свету.

И почему-то… он считал этим светом меня.

— Мне еще тогда показалось, — рассуждал оборотень, глядя в сторону, — что я слышал два выстрела. Они раздались с разрывом в доли секунды. И первый был громче второго, который прозвучал так, что я сразу подумал о глушителе. Никто не будет стрелять дважды, если попал с первого выстрела. И никто не будет ставить глушитель только ради того, чтобы выстрелить еще раз, — короткая заминка, а потом неожиданное тихое замечание: — Стрелять по живой мишени труднее, чем по пластиковым куклам, верно? — грустная улыбка в пустоту. — А еще… Теперь ты знаешь, что промахнуться труднее, чем попасть подруге прямо в сердце.

— Ты — фантазируешь, — сделала я короткий вывод.

— Нет, — уверенно отрезал Гриша. И, наконец, нашел в себе силы, чтобы взглянуть мне в лицо. Я-то от его лица не отрывалась. Мне хотелось видеть, как мысли сменяют друг друга в его голове. — Я знаю, что это была ты. Но ты была не единственной, кто в тот день явился за музой, предусмотрительно прихватил с собой пистолет. И в отличие от тебя, тот, другой, желал её убить. Я не буду спрашивать, как ты узнала, где искать. Скажу лишь, что успела ты буквально в последний момент. С тем, другим, вы выстрелили практически одновременно, вот только ты оказалась шустрее и опередила соперника на доли секунды. Ты выстрелила музе бок — она упала. И оказалась вне зоны доступа убийцы, чья пуля ушла в молоко. Звук пальбы привлек внимание. Шанса на вторую попытку не осталось. И ему пришлось убраться восвояси.

— Для привлечения внимания можно было выстрелить в воздух. То же бы сработало. И никакой крови на асфальте.

— Я тоже над этим думал, — кивнул Гриша. — И нашел лишь одно подходящее объяснение.

— Не терпится узнать!

— Ты не хотела порождать сомнения.

— Сомнения в чем? — мне стало смешно.

— В твоей кровожадности, — исследуя взглядом мои глаза, договорил Гриша. — И мстительности. Стратегия запугивания как она есть. Заставь людей поверить, что ты можешь убивать, и они будут верить, что ты можешь убить и их тоже.