Три поколения

Пермитин Ефим Николаевич

Седельными тороками [11] и ремнями от стремян так прочно привязал и задние лапы пестуна, связав ремни под брюхом лошади, что Бобошку даже и силой нельзя было сбросить с седла.

Испуганный медвежонок верхом на испуганной лошади выглядел необычайно смешно, но всем было не до смеха.

Никодим отер потный лоб и сказал Алеше:

— Отвязывай лысанку и садись!..

Алеша взял рослого рыжего коня и вскочил в седло. Конь увидел прикрученного медвежонка на спине

лошади, начал пятиться и фыркать.

11

Тороки — ремни у задней лука седла для привязывания вьюков.

— В снег! В снег сворачивай!..

Вместе с конем Алеша ухнул с дорожки в снег. Никодим подал Алеше поводья лошади с медвежонком. Настасья Фетисовна тоже села на коня. Второго привязала к седлу.

— Дожидайтесь! Я живо!..

С винтовкой в руках Никодим побежал к заимке. Вот он подошел к скотному двору, вошел в ворота, вывел лошадей за двор, в сторону реки, и стал привязывать их.

«Он сумасшедший! — мучился Алеша. — Зачем это?..»

Никодим снова вернулся во двор. Вышел он оттуда с охапкой сена и направился к избушке.

В волнении Настасья Фетисовна так поднялась на стременах, что казалось, вот-вот перекинется через голову лошади. Бледное лицо ее было мокро от пота.

— Да что же он делает там?.. — со стоном спросила вдруг она.

Но из-под крыши сеней взвился сноп огня и дыма. А Никодим обежал избушку и открыл частую стрельбу, Выпустив все пять патронов в окно, Никодим бежал уже вдоль двора. И вдруг в наступившей тишине Настасья Фетисовна и Алеша услышали душераздирающие крики:

— Кара-ул! Горим!..

В окно один за другим выскочили трое полураздетых карателей. Никодим отвязал лошадей, вскочил в седло. Но лошадь, почуяв медвежонка, закружилась, затопталась на месте и, не слушая повода, пятилась в сторону избушки. Казаки увидели мальчика и бросились к нему.

Никодим выхватил шашку и острием уколол коня в круп. Лошадь рванула и понесла. В тот же момент один из карателей дважды выстрелил в Никодима. Задняя лошадь сунулась в снег головой. Никодим отпустил повод, припал к шее своего коня и дико гикнул.

Алеша ударил лошадь, и она, разламывая снег, вырвалась на тропинку. Под первой же пихтой у Алеши схватило с головы шапку. Скакавшая впереди Настасья Фетисовна что-то кричала ему или Никодиму — он не разобрал. Дорога загибала круто влево. По сторонам пошел густой пихтач. Комья снега, брызжущие в лицо из-под копыт передних лошадей, тяжело скачущая сзади с завязанной головой лошадь, ревущий медведь, пихтовые лапы, больно бьющие в лицо, — все это потом он вспоминал точно во сне.

Скоро Никодим догнал Алешу и крикнул:

— Держи! В снег сворачивай!..

Алеша потянул вправо. Ткнувшаяся на голову лошадь чуть не задавила его, но справилась. Седок с трудом удержался в седле. Оглянувшись на Никодима, Алеша увидел, что и он во время

скачки потерял шапку вместе с кофтой Настасьи Фетисовны.

— Поедем тише!.. Я снегу пожую — жарко!

Алеша недоумевал, почему Никодим заставляет ехать шагом, когда каждую минуту может быть погоня, и беспокойно оглядывался.

— Им не на чем догонять, — сказал Никодим. — Там одна лошадь осталась, и у нее я узду снял. Видел бы ты, как они заметались по избе, когда я подушку из окна выдернул да стрельбу по подлым их башкам открыл. А двери перед тем жердью припер. «Кара-ул! Горим!» — мальчик передразнил испуганных насмерть карателей. — Это вам, гады, за дедушку Мирона, за Пузана, за Чернушку!..

Глава XLI

Ехали до рассвета. Тайга становилась глуше, горы — выше. Заваленная упавшими поперек деревьями, тропка бежала по отвесному карнизу: вниз взглянешь — дух занимается и голову обносит. Алеше казалось, что они заехали в самое сердце тайги. Он был голоден, разбит верховой ездой, утомлен бессонной ночью, но всю дорогу восторженно думал о встрече с партизанами, о боевой их жизни.

Партизанский стан! Алеша не раз представлял его себе то неприступным «орлиным гнездом» в горах, то вырытыми глубоко в земле «берлогами», искусно спрятанными в тайге.

В шинели с неспоротыми погонами, с кавалерийской винтовкой за плечами и с шашкой, на огромном вороном жеребце, Никодим выглядел казачонком.

Алеша завидовал грозному боевому его коню, вооружению, шинели и всеми силами души ненавидел свой рыжий зипунчик и старенький шомпольный дробовичок с больно врезавшейся в плечо веревочкой, скрученной из конопли, вместо погонного ремня, как у винтовки Никодима.

— Такой палилкой только рябков стрелять…

Настасья Фетисовна придержала коня и повернула разрумяненное морозом лицо к Алеше:

— До Чесноковки рукой подать. Еще один поворот, потом ущельем с версту протянемся, а там на выбеге и Чесноковка…

Сердце Алеши дрогнуло. Он оправился на седле, подоткнул расходившиеся на коленях полы зипуна и вытащил глубоко засунутые в стремена ноги.

Подъезжали к узкому, почти темному Стремнинскому ущелью.

«Так вот он — партизанский стан! Вот где копится гнев народный!..»

Алеша забыл об усталости и голоде. Он думал о том, как встретят их в отряде, как будут благодарить за отбитых лошадей, восторгаться их подвигом.

«Но почему Чесноковка? Чес-но-ковка! Что за ерунда!..»

Тень пробежала по лицу Алеши. Название деревни, где помещался штаб партизанского отряда, опрощало и принижало в его представлении это героическое место. «Я предложу переименовать ее…»

Настасья Фетисовна остановила свою лошадь, легко спрыгнула с седла и здоровой рукой подтянула ослабевшую в пути подпругу.

Алеша посмотрел на остановившегося в отдалении Никодима. Мальчик прислонил ладонь к бровям и пристально всматривался во что-то.