Три поколения

Пермитин Ефим Николаевич

Осмелевший пестун рванулся из рук Никодима к теленку с такой силой, что мальчик чуть не упал.

— Да перестанешь ты! — закричал Никодим и, схватив шашку, ударил Бобошку ножнами.

Медвежонок взвизгнул и покорно А у ног строгого хозяина.

— Ну, пиши, а мы погреться к тебе пришли.

Никодим сел на лавку.

Работать Алеша уже больше не мог. По лицу друга он видел, что ему многое хочется рассказать, да и самому Алеше хотелось поговорить о своих планах работы в штабе. Но он подвинул к себе лист и с озабоченным лицом стал

быстро писать не один раз забракованное им начало: «На вас смотрит вся страна! Весь мир! Весь угнетенный народ…»

— Ей-богу, отлупцую… — нахмурив брови, вполголоса пригрозил медвежонку Никодим и снова взялся за ножны.

Пестун лежал спокойно, и даже кончик языка у него мирно высунулся, а Никодим стоял перед ним в длинной своей шинели, с угрожающе поднятыми ножнами.

Алеша понял, что Никодиму нравилось держать в руках шашку, к которой он еще не привык. «А вот я возьму и не буду смотреть в твою сторону!..» Алеша еще ниже склонил голову.

— Куда? Куда ты? — крикнул мальчик на медвежонка и стукнул ножнами по полу.

Пестун перекинулся на спину и уморительно выставил лапы.

Алеша оторвался от работы.

— Вдохновение, понимаешь, для этого дела необходимо…

Алеша снял папаху и бросил ее на стол, потом тем же движением, как это делал командир, развернул зипун на груди, точно ему было жарко.

— А без вдохновения нужные слова — как мыши от кота, в разные стороны.

Но лишь только Никодим услышал о коте и мышах, как перебил Алешу:

— Бобошка всю деревню пораспугал!.. Лошади у партизан в дыбки!.. Черная корова через прясло сиганула, только хвост да роги мелькнули… Обозники с сеном ехали — он к ним. Что там было!.. Одна лошадь оглобли сломала и партизана на вожжах через всю деревню проволокла. Завхоз Свистун как закричит на меня: «Ах ты, такой-сякой, немазаный, сухой!»

Лицо мальчика сияло гордостью. Никодим сдвинул папаху на затылок, положил руку на эфес шашки и посмотрел в глаза другу. Но Алеша глядел куда-то поверх его головы.

— Нас, брат, теперь с Бобошкой голой рукой не возьмешь. У него зубы и когти, а у меня сабля… Хочешь, покажу, сколь востра!..

Никодим выдернул голубоватый клинок и взмахнул им над головой.

— Березку в два пальца толщины — за взмах!

Алеша взял из рук Никодима шашку. Волнующий холодок черного дерева на эфесе, приятная тяжесть в руке, блеск металла. Алеше захотелось взмахнуть саблей, но он удержался, что-то невнятно буркнул себе под нос и вернул оружие Никодиму.

— А у меня работы!.. Во-первых, воззвание составить. Во-вторых, десять тысяч экземпляров от руки переписать… А работников в штабе, понимаешь, я да командир…

Никодим вложил клинок в ножны, окинул промерзшие стены, затоптанный пол избы и сказал:

— Как у тебя грязно да вонько в твоем штабе!..

Мальчик решил «отплатить» Алеше за его зазнайство. Он никак не ожидал такой холодности и почти полного безразличия со стороны друга и к Бобошке и к отбитому у врага оружию.

Лицо

Алеши вдруг потемнело. Теленок, грязь, вонь, паутина в углах штаба и без того угнетали его, мешали работать…

— Ну, братец, сморозил! Да понимаешь ли ты, ежова голова, что в военное время и не такому помещению рад будешь… В военное время, брат… Да что тебе говорить! Вот, например, фельдмаршал Кутузов в тысяча восемьсот двенадцатом году совет в Филях в простой крестьянской избе… чуть не с сотней генералов проводил… А ты говоришь!

Но умный мальчик чутьем угадал, что тут что-то не то: и голос у Алеши дрожит, и глаза не так смотрят… Никодим неожиданно предложил:

— Давай приберемся, Алексей!..

— Как приберемся? — не понял Алеша.

— А так: с полу всю грязь к чертовой бабушке. Снег со стен обметем. Из-под бычишка вонючую подстилку тоже долой. Да если мы втроем за это дело возьмемся, то через час-другой ты не узнаешь свой штаб.

Алеша молчал. Предложение Никодима ему понравилось, но он почему-то стыдился показать свою радость.

— Ну что ж, давай, пожалуй, коли такая охота тебе пришла… — И он не торопясь надел на голову папаху и поправил на груди зипун.

— Покарауль-ка Бобошку, я за метелками сбегаю.

Никодим выскочил из избы.

Алеша тотчас же присел на корточки перед медвежонком и стал гладить его и чесать за ухом:

— Ну вот мы и в боевой обстановке, Бобошенька! Поздравляю, поздравляю!

Медвежонок выгибал мохнатую спину, терся головой о колено Алеши. С мороза от шерсти пестуна пахло псиной.

Бобошка лизал руку Алеши горячим языком, смотрел ему в лицо и смешно моргал круглыми коричневыми глазками. Алеша любил смышленого, забавного медвежонка, но ласкал его при Никодиме редко и теперь, заслышав топот за дверью, поднялся и отвернулся от Бобошки.

Мальчик принес две метлы и лопату, вскочил на стол и стал обметать снег и паутину. Алеша принялся за другую стену.

Возбужденный шумом и движением, телок разбрыкался, и пестун стал красться к нему. Глаза Бобошки горели, короткие уши вздрагивали.

Никодим папахой протирал грязные стекла в единственном окне избушки. Алеша писал вывеску: «Штаб партизанского отряда». Оглянувшись, он увидел медвежонка уже на середине избы.

— Смотри! — тихонько толкнул друга Алеша.

Никодим повернулся.

— Бобошка! — гневно вскрикнул мальчик и с силой бросил папаху медвежонку прямо в морду.

Бобошка взвизгнул и кинулся под лавку.

— Все понимает, только грамоте не обучен, а то бы писарем его вместо тебя в штаб… — засмеялся Никодим и так заразительно, что Алеша даже не обиделся на него за «писаря».

В помещении штаба теперь было чисто. От морозной соломы пахло полынком и хлебом. Телка привязали в угол и отгородили найденной на дворе дверью.

— Ну, Ефрем Гаврилыч, полюбуйся теперь штабом!.. — Алеша вздыбил пестуна и заплясал вместе с медведем на мягкой, хрустящей соломе.