Три поколения

Пермитин Ефим Николаевич

Похожее он пережил в детстве. В праздник отец принес ему игрушечное ружье со стволиком из белой жести, с пружинкой, приводившей в действие рычажок, с хлопаньем и силой выбрасывающий пробку при выстреле. И от первого же неосторожного взвода курка пружинка лопнула и вылетела. Так же потускнело тогда солнце в душе Алеши, а нестреляющее ружье потеряло всякую прелесть.

Настасья Фетисовна повернула лошадь к раскрытым воротам приземистой избы с просевшим коньком.

Казалось, у крыши был переломлен хребет, отчего изба выглядела калекой. На дворе,

у колодца, стояли привязанные лошади и, гремя о покромку удилами, ели овес.

Два партизана чистили коней и разговаривали.

Алеша прислушался. Дорогой он не раз думал о разговорах партизан. Представлял, как вдохновенно горят их глаза, когда они говорят о борьбе с белобандитами. Но то, что он услышал, окончательно добило его:

— К Николе зимнему по нашей деревне завсегда свиней режут. Визжат, проклятые, за версту слышно…

Глава XLIII

Почти сутки Алеша и Никодим проспали на полатях в теплой избе тетки Феклы.

Вечером пришел командир отряда — казак Ефрем Гаврилыч Варагушин и его связной (партизаны в шутку звали связного «адъютант») Васька Жучок. Толстая, курносая вдова Фекла Чикарькова поила гостей чаем.

— Разбужу я их, Ефрем Гаврилыч, — предложила Настасья Фетисовна (в душе ей не хотелось беспокоить измученных ребят).

Варагушин допил чай с блюдечка, подал стакан вдове и остановил Настасью Фетисовну:

— Что ты, что ты, мать!..

Командир был в новых белых валенках, жестких, как деревянные, и в дубленом полушубке. На крупном обветрившемся лице его ясные голубые, как у ребенка, глаза и совершенно светлые, цвета пшеничной соломы, жесткие брови и усы (бороду Варагушин брил).

Ефрем Гаврилыч любил пить крепкий, «вороной», как говорили партизаны, чай, и пил много. Варагушин осторожно поднес полное блюдце толстыми пальцами к пшеничным усам и медленно тянул горячий, дымящийся напиток, как дорогое ароматное вино.

— Пусть отоспятся, в сенокос дремать не будут… — улыбаясь, сказал командир и снова протянул стакан вдове. Лоб его покрылся мелкими капельками пота.

Казалось, все время, пока пил чай, командир думал о ребятах, о налете карателей на корневскую заимку, о чем рассказала ему Настасья Фетисовна.

Рядом с командиром сидел на лавке «адъютант». Васька Жучок был полной противоположностью большому Варагушину: маленький, юркий, с верткими глазками. Весь сизо-черный и кудрявый, как пудель, Васька, так же как и командир, тщательно брил круглый подбородок и пухлые щеки, а густые смолистые усы придавали Ваське воинственный вид.

Черный, щегольской, с мраморной мерлушковой опушкой по бортам и на подоле, короткий кавалерийский полушубок Жучка крест-накрест перетянут желтыми офицерскими ремнями. Через плечо у Васьки бинокль. У правого бедра маузер с ложем, окрашенным в красный цвет; у левого — кавказская шашка в дорогой оправе. На хромовых сапогах серебряные шпоры.

Жучок то и дело постукивал под столом каблуками и, слушая малиновый звон шпор,

улыбался во все свое круглое довольное лицо.

Ефрем Варагушин допил с блюдечка новый стакан чаю и, подавая его вдове, сказал Жучку:

— Перестань бренчать сбруей и отпусти подпруги: жарко, чаепитию мешает…

Настасья Фетисовна и партизаны засмеялись. И опять всем показалось, что, сосредоточенно допивая чай с блюдечка, командир перед этим только и думал, что о Ваське, о его ремнях и шпорах.

Алешу разбудил смех партизан. Кто-то глуховатым спокойным голосом вел рассказ:

— Тогда я ему и говорю: «А теперь вы с этой же самой петлей полезайте на осину, а казак Варагушин вам подмогнет…»

Голос рассказчика показался знакомым Алеше. Он силился вспомнить, где и когда слышал его: «Казак Варагушин… Варагушин…» — и фамилия тоже была знакома.

Алеша спустился с полатей. Партизаны сидели на лавках, на кровати, лежали на полу и слушали рассказ затаив дыхание. Звонкими каплями падала из рукомойника вода и лохань. Никто Алешу не заметил. Над столом висела лампа. Под ней сидели двое. Ближний — небольшой, черный, кудрявый, с воинственным лицом. «Командир!» — решил Алеша. Лицо рассказчика было в тени. Варагушин кончил. Один из партизан повернулся и заметил Алешу.

— А… новенький! — громко сказал он. — Иди, иди к командиру.

Алеша, чувствуя, что бледнеет, шагнул к черному, затянутому в ремни человеку.

— Я вас попрошу, товарищ командир…

Партизаны дружно засмеялись. Затянутый в ремни черный, усатый человек тоже рассмеялся, и лицо его из воинственного сделалось простоватым. Алеша еще больше смутился и беспомощно озирался. Только теперь он рассмотрел сидевшего рядом с Жучком человека.

— И не смешно, ребята! Парень не знает, — сказал командир.

— Товарищ Варагушин! — вскричал вдруг Алеша и, отталкивая Жучка, бросился к командиру.

Хотя Алеша и очень повзрослел за это время, но по длинным, на редкость восторженным глазам и детски пушистым ресницам Варагушин сразу узнал наивного, пылкого мальчика в синих трусах и полосатой майке.

— Алеша!.. Белозеров!..

Командир поднялся, положил большие руки на плечи Алеши, немного отодвинул его от себя, заглянул в радостно сиявшее лицо и с силой прижал к себе.

— Уцелел… глупый!.. Глупый парнишка!.. Как мне хотелось выпороть тебя, когда ты наобум лазаря бросился из-за вала…

Алеша и слушал Варагушина, и не понимал его слов. Все эти месяцы, даже в дни голодовки и блужданий в тайге, он гордился своим героическим поступком и только жалел, что свидетелей его храбрости не осталось на свете. А тут вдруг командир — и осуждает…

— Как? Ну как ты пробрался?..

— А кто еще из наших, кроме вас?..

Алеше хотелось и спрашивать и самому рассказывать о том, что он пережил и под городом Усть-Утесовском и в тайге. Хотелось попросить командира назначить его в самое опасное место и сказать немедленно Варагушину, что он любит его больше всех на свете…