Три Ярославны

Валуцкий Владимир Иванович

— Что же замолчал, святой отец? — раздался женский голос. — Продолжай!

Связанный пленник шевельнулся, дёрнулся из верёвок:

— Агнеш!

— Агнеш... Агнеш!.. — послышалось в ожившей толпе. Люди тянулись увидеть бело-серого коня и всадницу на нём.

— Сабли к бою! — очнувшись, закричал ишпан. — Схватить!..

Но оставшиеся воины были уже обезоружены, а перед ишпаном возник богатырь Пишта.

— Схватил, — отозвался он и, ухватив ишпана, перевернул его в воздухе и уложил ничком к копытам коня Агнеш.

Миклош разрезал верёвки у столба и обнимал радостного Дьюлу,

миг спустя тот уже сидел на свободном коне. К Агнеш подъехал Ласло, поигрывая саблей. Новая вспышка молнии отразилась в её зеркальном лезвии.

— С этими что делать? — кивнул Ласло на ишпана и епископа.

— Горожане решат.

— Наши бы сабли не заржавели! — глянул на Агнеш Ласло дерзкими рыжими глазами, но оружие в ножны вложил.

Агнеш с усмешкой смерила взглядом молчащего епископа и хотела повернуть коня, но епископ вдруг заговорил.

— Я продолжу... — вымолвил он. — Это верно, я ещё не всё сказал. Я тебя не назвал ведьмой и мерзкой разбойницей! Знаю, чего ты ждёшь. Думаешь, Эндре вернулся королём и тебе всё сойдёт с рук? Что всё станет по-вашему? Нет! — перешёл епископ на гневный крик. — Напрасно вы надеетесь, воры и святотатцы, что иными словами назовёт вас наш благочестивый король Эндре! Победы ваши коротки, а конец ваш близок, и неотвратим он, — епископ воздел руку, — как эта Божья гроза!..

Агнеш слушала епископа спокойно, лёгкая усмешка явилась на её лице. Потом оно вдруг посуровело, словно окаменело, глаза устремились в небо, к чёрным тучам. И тут же яркая вспышка озарила всё вокруг.

Молния перечеркнула небо, ударила в шпиль храма, огненные змейки побежали по стенам к земле — и храм запылал, весь охваченный пламенем.

4

же вторую неделю королевская чета жила в Эстергоме, в старом каменном замке, построенном ещё прародителями рода Арпадов, мрачном и холодном даже в жаркое лето. Ночью, когда в замке воцарялась тишина, странные скрипы и шорохи начинали звучать повсюду, отдаваясь под сводами. И хорошо бы, если это крысы так заявляли о себе, выбираясь в темноту из подвалов, но многим думалось иное. Недаром замок и его подвалы пережили времена кровавых распрь и мучительных казней...

Во всём здесь ещё виделись следы недавнего пребывания изгнанного короля. Германские и итальянские слуги плохо понимали по-мадьярски, в ходу у писцов была латынь, скучными и пресными были блюда прежних поваров.

Но особенно мучил Анастасию вечный холод, исходящий от камня. Она выбрала для спальни зал с большим камином, и в нём всегда горел огонь. Икона Богородицы, привезённая из Киева, казалось, тоже источала тепло, особенно ночью, когда камин начинал прогорать.

Ночами же Анастасия только и видела мужа: дни он посвящал государственным заботам — епископы и королевские советники вводили его в дело управления страной.

И сегодня он сидел со своими государевыми людьми во главе большого стола в зале, где обычно происходили пиры. Солнце скудно пробивалось сквозь стрельчатые

окна с витражами, и тёмные цветные блики падали на лицо епископа Кальмана, сидящего по правую от Андрея руку. По левую его руку сидел Левента.

— Ты должен знать правду, государь, — всю и всегда, — говорил епископ. — И наш долг, долг твоих подданных, не скрывать её от тебя, как бы печальна она ни была.

Андрей сутулился на высоком неуютном стуле, именуемом малым троном. Парчовая, с собольим мехом королевская мантия топорщилась на его плечах, но лицо старалось выражать спокойное внимание. Он кивнул епископу:

— Да будет так.

— Да будет тогда тебе известно, — начал Кальман, — что в народе ходят ложные и преступные слухи, распускаемые людьми разбойника Ваты, что новый король якобы готов исполнить их требования, но якобы Совет епископов и люди знатных родов мешают ему в этом. Вот письмо, с которым Вата отправил немногих своих грамотеев по стране. — Епископ приподнял и показал истрёпанный, обожжённый пергамент, лежавший перед ним на столе.

— Безграмотный слог, дикая латынь, — вставил епископ Дьерский, показывая одновременно и знакомство с предметом, и отвращение к нему.

— Но иного письма у венгров пока нет, — заметил Левента.

— И не дай Бог, чтобы оно было! — воскликнул епископ Кальман. — Я представляю себе, какие мерзости явились бы на свет. Благодарение Богу, что это оружие ещё в наших руках. Но я позволю себе продолжить, государь.

— Говори, — сказал Андрей.

— Поскольку ваше величество согласилось с тем, что можно и нужно говорить правду... — Кальман осторожно помедлил, — то я скажу, что сам король отчасти виноват в подобных слухах. Предвижу твой гнев, — отозвался епископ на удивлённый взгляд Андрея, — но это лишь мнение верного подданного твоей короны, которое ты можешь отвергнуть...

— Говори, — повторил Андрей.

— Твоё желание сохранить в себе греческую веру, понятное нам, — объяснил свою мысль епископ, — диким народам, несведущим в догматах, истолковывается просто как твоё желание иной веры. Иная же вера, чем папско-римская, понимается чернью как языческая...

— Как можно христианнейшего из королей считать язычником? — возмутился варяжский ярл Свенельд.

— Увы, — Кальман развёл руками, — так мыслит чернь. Если бы благородное племя венгров узнавало о себе из сказок крестьян или песен бродячих хегедюшей, оно в ужасе отреклось бы от себя. Но наша святая обязанность — рассеять эту ложь, и главное слово должен сказать король.

— Что я должен сделать? — спросил Андрей.

— Лучшим ответом, — сказал Кальман, — было бы, конечно, твоё признание римской веры... — Тут епископы согласно закивали, и Кальман посмотрел на Андрея, но, как и ожидал, ответа в его лице не нашёл. — Но мы знаем, это невозможно... и не настаиваем. Поэтому путь один: доказать свою христианскую сущность самой суровой карой мятежу и безверию.

Андрей в сомнении покачал головой:

— Начать правление с крови и казней...

— Но тогда, — возразил Кальман, — будет продолжать литься кровь священников и людей, виноватых лишь в том, что они богаче других. И страшно подумать, что... — Он запнулся. — Не смею сказать...