Три женщины одного мужчины
Шрифт:
– Зачем? – удивился Рева.
– Положено так, – пояснил Евгений Николаевич. – А вдруг я с твоими деньгами смоюсь? Или вообще скажу, что не брал ничего.
– А я тебя, Рыжий, тогда из-под земли достану, – шутливо пригрозил другу Левчик. – Сколько у тебя там жизней-то осталось? Две? Три?
– А-а-а, вспомнил, – улыбнулся Вильский.
– Да разве это забудешь?! – воскликнул Лев Викентьевич.
– Нисколько, – вдруг строго заявил Евгений Николаевич. – Последнюю доживаю.
– А чего доживаешь? Я-то думал, ты живешь, раз квартиру покупать собираешься. Или ты
– Для себя, – успокоил его Вильский. – Я, Соломон, доживать долго буду, лет до девяноста, не меньше. И хотелось бы в комфортных условиях.
– Это правильно, – поддержал товарища Лев Викентьевич и посмотрел на часы.
– Спасибо тебе, Лёв. – Евгений Николаевич протянул через стол другу руку.
– Пожалуйста. – Рева не стал кокетничать и спокойно принял благодарность Вильского. – Только это, Женек. Не говори никому, что у меня занял… – вдруг застеснялся он собственного богатства.
– А что? Я у тебя занял? – подыграл товарищу Евгений Николаевич. – Да я тебя в глаза не видел!
– А квартира откуда?
– Бабкино наследство.
– Не дай бог! – напугался Левчик за судьбу Анисьи Дмитриевны. – Скажи лучше, премию получил.
– Угу, – пробурчал Вильский. – Государственную.
Шутливо препираясь, друзья покинули штаб-квартиру Льва Викентьевича и поспешили по домам, каждый со своей новостью. Но ни в первом, ни во втором случае встречи с женами не получились такими, какими размякшие от трогательного ощущения братства на века старые товарищи их себе представляли.
На приветствие: «Здравствуй, Нина. Вот и я» – Левчик получил смачную оплеуху и выставленный в прихожую чемодан с вещами. А Вильский – горячий чай, сдобренный Любиными слезами.
– А чего ты плачешь, Любка?
– Просто так. – Ответ жены несколько обескуражил Евгения Николаевича.
– Прям вот «просто так»? – притянул он жену к себе и с удвоенной силой ощутил превосходство над богатым и успешным Левчиком, потому что Любе, в отличие от Нины, было на самом деле все равно, где был муж. Главное, что этот муж вернулся. – Давай, рассказывай, – усадил жену на колени Вильский и еле сдержался, чтобы не выпалить все прямо сейчас.
– Я думала, ты ушел… – Люба не обладала особой фантазией, поэтому фразы формулировала предельно просто и недвусмысленно.
– А я и ушел, – улыбался Евгений Николаевич и, не отрываясь, смотрел на белый завиток, капризно выгнувшийся возле маленького женского ушка.
– Как? – Любины глаза снова наполнились слезами. Она понимала все буквально: если ушел, то от нее, если пришел, то к ней.
– Да-а-а… – В голосе Вильского зазвучали особые нотки, свидетельствующие о готовности включиться в игру, которая по законам жанра должна была закончиться ко взаимному удовольствию обоих. – По делам… – Он все ждал, что Люба спросит: «А по каким делам?» И тогда он расскажет о своих планах, о найденном решении, а может, не расскажет, а просто предупредит, что у него для нее есть сюрприз, что скоро их жизнь изменится до неузнаваемости, что жить они будут долго и счастливо и не будут никуда торопиться. Но Люба не говорила ни слова, а преданно смотрела Евгению
– Поцелуй меня, Любка, – глухо попросил Вильский и обнял жену с такой силой, что та ойкнула. – Давай.
Люба потянулась к мужу губами, но не поцеловала, а, закрыв глаза, втянула в себя его дыхание и замерла.
– Лю-ю-юбка, – не получив желаемого, прошептал Вильский и легко развернул жену к себе спиной.
– Женя, – Люба соскочила с его колен и пересела на стул, – Илюшу разбудим.
– А? – словно очнулся Евгений Николаевич и обвел комнату глазами: мальчик действительно спал на своем месте. – А Юлька где?
– Пошла прогуляться, – спокойно сообщила Люба и, подойдя на цыпочках к мальчику, поправила одеяльце.
– В одиннадцатом часу вечера? – изумился Вильский, посмотрев на часы. – Точнее, в двенадцатом?
– Она скоро придет, – заверила его Люба и начала убирать со стола. – Не волнуйся.
– Да я и не волнуюсь, – обронил он, а сам попытался представить, как бы отреагировала Желтая, если бы красавица Вера заявила, что идет прогуляться на ночь глядя. И воображение легко нарисовало ему батальную сцену, закончившуюся домашним арестом старшей дочери.
На самом деле оторвавшийся от жизни первой семьи Евгений Николаевич просто не догадывался, что Вера периодически уходит из дома с ночевкой, а ее мать, как женщина неглупая, просто не задает ей лишних вопросов, дабы не выслушивать лживых объяснений. Отсюда, из убогой комнаты институтского общежития, ему казалось, что его дети – лучшие в мире, лишенные не просто недостатков, но даже маленьких слабостей.
Ошибочное представление о достоинствах родных детей давало Вильскому ощущение превосходства над Любой, которая благоприятствовала отлучкам дочери по одной-единственной причине. Больше всего на свете Любови Ивановне Краско хотелось, чтобы ее дочь обзавелась мужчиной и наконец-то перебралась к нему на постоянное место жительства. Почему-то наивная Люба даже не предполагала, что своего избранника Юлька может привести сюда, в эту восемнадцатиметровую комнату.
В этом смысле Юля Краско обладала удивительной наглостью, ибо всерьез считала, что факт прописки обеспечивает ей стопроцентную гарантию, а значит, свое гнездо она вполне может вить на тех метрах, которые ей и ее ребенку положены по закону.
– А представляешь, – предположил Вильский, наблюдая за тем, как Люба стелет постель. – Она возьмет и не придет.
– Придет. – Жена взбила подушку и любовно расправила краешек одеяла.
– Ты не можешь быть в этом уверена, – осадил Любу Евгений Николаевич.
– Могу, – обернулась она к мужу. – Здесь у нее сын.
– Прекрати. – Вильский никак не мог остановиться и из какой-то непонятной вредности продолжал развивать эту неприятную для обоих тему. – Неужели ты не помнишь, когда у женщины брачный период, она легко забывает о детях. Разве не так?
– Не так, – отказалась признать правоту мужа Люба.
– Нет, Любка, – стоял на своем Вильский. – Именно так. Вспомни себя!
– Меня? – одними губами переспросила Любовь Ивановна.
– Тебя, – подтвердил Евгений Николаевич.