Три женщины одного мужчины

Булатова Татьяна

Евгений Николаевич начал было суетливо объяснять про эти семь пар: откуда, что, а потом окончательно запутался и трясущимися руками начал расстегивать пуговицы на новой Любиной блузке.

– Подожди-подожди, – попыталась она ему помочь, но Вильский оттолкнул ее руки. Он не нуждался в Любиной помощи, ему нужно было другое: возбуждающая женская покорность, способная довести властного самца до исступления. И чем слабее был ее ответ, тем нестерпимее становилось сексуальное влечение.

Проницательная Любовь Ивановна быстро поняла, чего от нее хочет муж, но не послушалась и повела себя вразрез с привычным сценарием: вызывающе дерзко,

как будто на спор. Изумленный Евгений Николаевич сделал еще несколько попыток сбить жену с выбранного ею курса, но вскоре сдался и отдал инициативу в Любины руки, успев при этом подумать, что явно недооценивал способностей живущей рядом с ним женщины.

– Любка, – еле успев перевести дух, обратился к ней Вильский. – Ты меня удивила! Оказывается, я тебя совсем не знаю.

– Я тоже, – буркнула в ответ Люба, стараясь не смотреть на изумленного супруга. Ей почему-то было неловко.

– Что же получается? – Евгений Николаевич приподнялся на локте, и под ним зашелестели лежащие на полу газеты. – Век живи, век учись, дураком помрешь? Такие, прямо сказать, таланты дремлют, а я не в курсе…

Любовь Ивановна потянулась за блузкой, оставив слова мужа без комментария.

– Смотри. – Вильский показал рукой на противоположную стену. – Вот здесь будет зеркало, а вот здесь – стеллаж для книг: от пола до потолка.

– Зачем? – задала странный вопрос Люба.

– Что – зачем? – не понял ее Евгений Николаевич.

– От пола до потолка зачем?

– Чтобы все книги уместились.

– Какие? – Любовь Ивановна заинтересованно посмотрела на мужа. По ее подсчетам, в комнате, где они жили, книг набралось бы не больше десятка. Да и то по преимуществу детских.

Вопрос Любы неприятно задел Вильского, он занервничал.

– Ну как, Любка, какие? Мои! За эти несколько лет знаешь сколько скопилось?

– Не знаю, – простодушно сказала Любовь Ивановна. – Я не видела.

– Правильно, – тут же согласился Евгений Николаевич. – Ты и не могла видеть, они на работе.

– Ты на работе читаешь книги? – удивилась Люба.

– А где же мне их еще читать?

– Дома.

– Дома?! – воскликнул Вильский.

Любовь Ивановна согласно кивнула.

– Любка, ты всерьез?! Да у меня и дома-то до сегодняшнего дня не было!

Теперь пришла Любина очередь обижаться на мужа.

– А что же у тебя было? – усмехнувшись, уточнила она.

– Комната в общежитии, – выпалил Вильский и резко застегнул молнию на брюках.

– Мне казалось, – тихо проронила Люба, – эта комната в общежитии несколько лет служила нам с тобой домом…

– Служила, – подтвердил Евгений Николаевич и сел, зашелестев смятыми в пылу страсти газетами, – но не была. И к тому же не только нам.

– Все равно, – вдруг заартачилась Любовь Ивановна. – Не понимаю, зачем «от пола до потолка»… Зачем вообще столько книг в доме? Это столько пыли! И столько места! Зачем?!

– Затем, что я люблю читать книги, – пока еще терпеливо объяснил Вильский и, прищурившись, посмотрел на стену, видимо, представляя разноцветные книжные ряды.

– Ну так и читай их в библиотеке, – пожала плечами Любовь Ивановна. – А если дома, то принес, прочитал и обратно отнес. Никакой пыли, никакого мусора, и место свободно.

Евгений Николаевич спорить с женой не стал, не захотел начинать новую жизнь в новой квартире с размолвки, побоялся. В конце концов, и Люба не девочка, чтобы ей о пользе книг рассказывать.

Но все равно стало не по себе, ведь Вильскому было с чем сравнивать. Прежде вокруг него все читали, начиная с бабушки и заканчивая Нютькой. И не только читали, но и обсуждали: всякий раз горячо, до криков. Особенно кипятилась Желтая… «Ну и что?» – тут же оборвал поток воспоминаний Евгений Николаевич и уставился на Любу, чтобы возродить в душе ощущение нежности и покоя.

Любовь Ивановна моментально почувствовала взгляд мужа, грациозно поднялась с пола, подошла к злополучной стене, предназначенной Вильским для книг, и, улыбаясь, прошелестела:

– Делай как знаешь, Женя. Хочешь книги – пусть будут книги. Мне все равно. Лишь бы тебе нравилось.

– А ты? – больше для приличия поинтересовался Евгений Николаевич.

– А я как ты, – заверила его жена, и Вильский на какое-то время почувствовал себя на седьмом небе от счастья.

Уж что-что, а гасить конфликты, в отличие от Желтой, Люба умела виртуозно. Причем непонятно: то ли этому научила ее жизнь с первым мужем, то ли это была какая-то особенная черта характера. Как бы то ни было, ссор в новой семье Евгения Николаевича практически не было. А то, что случалось, и ссорой-то назвать сложно, потому что конфликт никогда не доходил до кульминации и обрывался где-то на середине. Это Вильского и радовало, и огорчало. Радовало, потому что практически всегда получалось так, как хотел он. Огорчало, потому что оставался какой-то невнятный осадок, горькое послевкусие, из-за которого Евгений Николаевич периодически сбегал из дома в гараж, где часами наводил порядок, перекладывая гвозди из одной банки в другую или перелистывая подшивки старых журналов.

«Все-таки муж с женой должны ссориться», – размышлял Вильский и сортировал гвозди по величине, вспоминая битвы с темпераментной Желтой. При этом память вела себя как-то странно: все, что было связано с развитием конфликта, с максимальным эмоциональным напряжением, обидой, злостью, оказывалось стертым, как будто и не существовало. Зато вспоминались эпизоды примирения и возникавшее в этот момент облегчение. И тогда Евгению Николаевичу казалось, что здесь, в гараже, ему дышится по-другому: легко и свободно, как в лесу. Длилось это недолго: уже через секунду Вильский начинал улавливать характерные гаражные запахи вперемешку с теми, что доносились из погреба. Пахло подгнившей картошкой. «Надо перебрать», – подумывал Евгений Николаевич, но так и не решался спуститься вниз.

Мысль, что любая перепалка с Любкой заканчивается ее полной капитуляцией, не давала Вильскому покоя. Категорический отказ жены обсуждать ту или иную проблему теперь воспринимался Евгением Николаевичем не в свою пользу. За легкостью, с которой Люба показывала, что конфликт исчерпан, что его просто нет и между ними быть не может, Вильский видел странное равнодушие супруги ко всему, что его волновало.

И здесь он был прав и не прав одновременно. Упрекнуть Любу в безразличии к нему как к мужчине было нельзя, но, позже признавался себе Евгений Николаевич, как личность он ее в принципе не интересовал. Ей не было дела до его жизненной позиции, отношения к миру, к людям. По большому счету ее совершенно не волновало, что в интеллектуальном плане между ней и мужем – огромная пропасть. Любовь Ивановна искренне считала, что в браке это не главное, а сам Вильский бодро и уверенно декларировал: «Образованная женщина – беда в доме».