Три жизни Томоми Ишикава
Шрифт:
Библиотека на Джефферсон-Маркет выглядела именно так, как описала Томоми Ишикава. И я действительно проходил мимо, не обращая внимания. Доказательство того, что мне недостает наблюдательности даже на самые очевидные вещи.
Я никогда раньше не видел Кота в библиотеке, но, кажется, он чувствовал себя как дома. Впрочем, познаний о десятичной классификации Дьюи ему явно недоставало, и, когда я попросил Кота отвести меня к отделу, посвященному домашним птицам, он взглянул непонимающе, сел и принялся лизать правую переднюю лапу. Я был слишком смущен, чтобы попросить помощи у библиотекаря, но других вариантов не оставалось.
«Книга о домашней птице» Райта (636.522) представляла собой увесистый том о курах, который, судя по всему, много лет не снимали с полки. Под обложкой ничего не лежало, зато посередине я обнаружил склеенные вместе страницы – пачку примерно в полдюйма толщиной. Несколько страниц в начале и в конце остались нетронутыми, но я догадался, что другие, между ними, вырезаны по центру, чтобы устроить тайник (не такой уж затейливый, но, по крайней мере, неочевидный). Кот с интересом наблюдал за мной. Я вытащил ручку Бабочки (больше по привычке, чем из необходимости), проколол дырочку в правом верхнем углу и аккуратно провел по странице донизу, стараясь причинить как можно меньше вреда и так уже пострадавшей книге. В тайнике оказался небольшой коричневый конверт, а в нем – крохотная записная книжка, раньше я таких не видел. Я вернул «Книгу о домашней птице» на место, предназначенное для нее десятичной классификацией Дьюи, а затем мы с Котом вышли и отправились во французское кафе на углу, на перекрестке Одиннадцатой и Четвертой улиц, где я встречался с Беатрис.
Я пил пиво и читал.
Это история убийства.
До нынешнего дня я полагаю, что у меня не было иного выбора, кроме как убить доктора Бастида. И недостаток выбора, возможно, каким-то образом оправдывает мой поступок, хоть я не отрицаю, что сама хотела его убить. А главное, знаю, что никогда бы не задумала убийство по необходимости или из мести, если бы уже не отведала несколько раз это изысканное и жестокое лакомство. Горестная правда заключается в
Мой отец ездил вслед за своим лучшим другом по всему свету, из Маньчжурии, где они оба родились в период японской оккупации, сначала в послевоенную Японию, затем в Калифорнию и, наконец, в Нью-Йорк. Его многолетняя дружба с женщиной была необычна, и то, что ему приходилось искать повода, чтобы жить там же, где и она, – тем более, но люди, знавшие моего отца, видели в этом лишнее доказательство его оригинальности и, возможно, эмоционального голода. Отец рос без братьев и сестер – и в целомудренных отношениях с Комори обрел общество, которого ему недоставало. Такова была природа их союза.
Комори решила не говорить отцу, что умирает. И потом, она умирала медленно. Процесс мог занять пять, десять или даже пятнадцать лет. Никто не знал. Лишь много времени спустя, когда ее напугало внезапное желудочное расстройство, она призналась, и папа пришел в ужас. Он искал лучших врачей, отправлял Комори на лучшие обследования, заставлял делать все мыслимые анализы. Она ходила по врачам, пока хватало сил, потом отец стал посылать к ней альтернативных практикующих медиков, но единственным, чьим советам Комори следовала с охотой, оказался молодой, спокойный и довольно консервативный доктор Ги Бастид.
Предки Бастида были французами, приехавшими в Нью-Йорк через Квебек два поколения назад. Хотя доктор Бастид не говорил по-французски, он с энтузиазмом поправлял всех, кто неправильно произносил его имя (Ги, а не Гай), и славился чувством юмора и мягкими манерами.
Он работал с неизлечимо больными. Чудесных исцелений у доктора Бастида не случалось, не обладал он и особыми приемами. Как врач он был прагматичен, решал проблемы по мере их поступления, самыми традиционными образами, какие только допускала наука, основанная на статистике. В этой методе чувствовалось что-то незыблемое и успокаивающее. Так он поддерживал в Комори жизнь.
Через несколько месяцев после ее смерти доктор Ги Бастид позвонил мне. Он долго выяснял, как у меня дела, прежде чем заговорить о деликатных вещах – некоторых неоплаченных счетах, которые не покрывала страховка. Я смутилась, начала извиняться и сказала, что немедленно улажу все проблемы.
Наследство Комори не включало денежных сбережений. Кроме квартиры, она почти ничего не оставила. Я попыталась связаться с отцом, но его, как всегда, не оказалось на месте, и он не отвечал на звонки. Я надеялась взять кредит в банке на покрытие долга. Но в первую очередь нужно было узнать, сколько я должна и можно ли договориться об условиях.
Я несколько дней откладывала неизбежное, а затем оставила Бастиду сообщение, и он перезвонил в тот же вечер и предложил встретиться и побеседовать. Я согласилась.
Он был внимателен, как всегда.
– Как вы сами знаете, Бабочка, общение с неизлечимо больными людьми – всепоглощающее занятие. И я всесторонне обговорил это с Кеико. Я не только несу практическую ответственность, но и испытываю сильнейшее эмоциональное напряжение.
– Разумеется, – согласилась я, хотя понятия не имела, к чему он клонит.
– Клиника и персонал получают оплату разными способами. Львиная доля наших ресурсов исходит непосредственно от страховых компаний. Есть и государственные субсидии – они невелики, но помощь от них существенна. Есть некоторые благотворительные организации и фонды, которые предлагают свою помощь, но, к сожалению, мы также вынуждены просить, чтобы пациенты делали добровольные пожертвования, конечно соразмерно своим средствам. Чтобы гарантировать непрерывность услуг, мы ставим этот взнос условием для предоставления лечения.
– И вы обсуждали это с Кеико?
– Да, несколько раз.
Я покраснела.
– Боюсь, у Кеико не было никаких средств… Все время, пока она болела, ее содержал мой отец. Я… я… – Я боялась, что он перебьет. – Я могла бы… Если вы скажете, какая сумма вас устроит, я постараюсь найти деньги, доктор.
– Спасибо, Бабочка. Вы действительно очень любезны, особенно в такое нелегкое время. Мне очень стыдно, что я пришел по такому вопросу. Жаль, что у меня нет возможности предложить вам дружескую поддержку по максимуму. И я действительно полагаю, что с течением лет мы с Кеико стали добрыми друзьями.
– Да, доктор. Я всегда считала, что вы друг семьи. – Я вспомнила, сколько раз он приходил в гости вечером или оставался на ужин. – Хотя у меня очень ограниченный доход, и это серьезно. Я пытаюсь связаться с отцом и попросить у него помощи. Скажите, нельзя ли заплатить частями? За год или два. Какую сумму вы бы сочли уместной?
– О, вряд ли есть необходимость вовлекать вашего отца.
Я решила, что речь о сумме, которая вполне посильна вчерашней школьнице.
– Впрочем, я очень удивлена, потому что Комори никогда об этом не говорила, хотя в остальном продумала собственную смерть до мелочей, – сказала я.
– Она была невероятной женщиной. Да, Кеико действительно объяснила мне свою финансовую ситуацию, с тем самым вниманием к мелочам, которым мы с вами оба восхищаемся. Я так понимаю, что вы унаследовали квартиру.
– Квартиру?…
Я сдержалась, стараясь не реагировать чересчур бурно, но внезапно заподозрила, что этот добродушный друг семьи занимается вымогательством. Я тут же напряглась.
– Что вам нужно, доктор?
– Добровольный взнос, о котором я говорил с Кеико.
– Я предпочла бы увидеть счет, контракт или любой подтверждающий документ.
– Бабочка, не надо. Боюсь, вы неверно поняли…
– К сожалению, доктор, я, кажется, поняла, что вы пытаетесь выбить у меня деньги, притом без всяких юридических документов, подтверждающих, что я вам должна. Если вы думаете, что сможете злоупотреблять своим положением и манипулировать бедной одинокой девушкой, вымогая у нее полученное наследство, вы сильно ошибаетесь. Я ничего платить не стану. Лучше уйдите, доктор Бастид.
– Бабочка, дело обстоит вовсе не так. Ваша няня много лет говорила, что собирается сделать пожертвование из стоимости квартиры. Вы позорите имя Кеико, отказываясь исполнить ее волю.
– Какую волю?
– Сделать пожертвование.
– Вы лжете. Она бы сказала мне.
– В том-то и беда, Бабочка. Кажется, наши сведения расходятся.
– Я правда хочу, чтобы вы сейчас же ушли. Я не собираюсь продавать то единственное, что осталось после Комори, чтобы отдать часть денег вам.
– Мне не нужна часть, Бабочка. Вы отдадите все.
– Убирайтесь, пока я не позвонила в полицию.
– Успокойтесь. Мы можем договориться и без лишнего волнения. Дышите глубже. Успокойтесь. Вот и славно. Вы сами знаете, что не станете звонить в полицию. Не забывайте, я подписывал свидетельство о смерти.
– Но вы сказали…
– Вы убили ее, Бабочка.
– Это нечестно, вы сами сказали, что дать ей таблетки должен кто-нибудь не из числа персонала клиники.
– Да, верно.
– Вы были сообщником, вы научили меня, что делать, и объяснили как.
Я испугалась.
– Не понимаю, о чем вы. Подозреваю, вы дали Кеико смертельную дозу таблеток, которые можно купить в любой аптеке. Никакой врач, даже тот, который считает дозволительным самоубийство, исполненное с чьей-то помощью – а я так не считаю, – не допустил бы такой жестокий и болезненный способ расстаться с жизнью.
– Ей не было больно!
По моему лицу текли слезы.
– Вы успешно лишили ее возможности выразить боль. Это не значит, что Кеико ничего не чувствовала.
– Неправда, она пила только болеутоляющее!
Он протянул руки, и я, против воли, прижалась к его груди, всхлипывая.
– Все хорошо, все хорошо, – повторял доктор Бастид, ласково гладя меня по голове и спине.
И мне пришла в голову одна мысль.
Я сунула руки ему под пиджак, обняла, пальцами едва заметно поглаживая талию, и почувствовала, как он слегка ослабил объятия. Его движения стали медленнее, я ощутила запах феромонов. Тогда я отстранилась, вытерла глаза и выпрямилась.
– Я недооценила вас, – сказала я. – Но не думайте, будто сделаю «взнос» по доброй воле. Не воображайте, что вы убедили меня или что я настолько легковерна и поверила в вашу ложь. Я соглашаюсь по очень простой причине: у вас есть доступ к компрометирующей информации.
– Я рад, что вы правильно поняли.
– Но я не намерена отдавать вам все, что имею, доктор. Давайте договоримся. Я предлагаю сделку, которая гарантирует, что у вас никогда не возникнет потребности развивать эту историю дальше. Потому что я хочу кое-что оставить и для себя.
– Бабочка, честное слово, здесь не о чем торговаться.
– Может быть, вы и правы, но я не дура. Для моего отца эта квартира очень важна, и он готов купить ее дороже ее рыночной цены. Намного дороже. Если я уговорю его выкупить у меня квартиру, тогда, хоть я и буду ненавидеть вас до конца жизни и найду способ с вами разделаться, вы без всяких проблем получите деньги, а я оставлю себе разницу и не останусь без средств.
– Сомневаюсь, что у вашего отца хватит денег на вторичную покупку квартиры, Бабочка. Он один раз ее уже купил.
– Я тоже сомневаюсь, но позвольте мне с ним связаться. Давайте встретимся завтра за ужином и договоримся окончательно. Клянусь памятью Комори.
– За ужином?
– Не радуйтесь. Я просто не хочу, чтобы вы еще когда-нибудь переступали порог моего дома.
Проблема с информационным шантажом заключается в том, что продолжаться он может вечно. Доктор Бастид был умным человеком, и ему ничего не стоило найти способ до моего последнего вздоха выжимать из меня деньги. Я не сомневалась, что «пожертвованиям» конца не будет.
На следующий день я принарядилась и потратила некоторое время на макияж.
– Вы были правы насчет моего отца, – сказала я. – Ему придется продать собственное жилье, да и то вряд ли хватит. Квартира Комори много для него значит, но выкупить ее он не в состоянии.
– Ладно, – произнес Бастид. – Значит, вы передадите квартиру мне. Я могу все уладить.
– Послушайте, доктор, мы оба в этом замешаны. Предлагаю продать квартиру и поделить деньги.
– Извините, Бабочка, но так не пойдет.
– Вы не понимаете. У меня совсем ничего нет.
– Не говорите глупостей. Ваши родители далеко не бедняки. У вас есть работа. Честно говоря, представления бедной маленькой избалованной девочки из среднего класса о том, что такое «ничего», звучат оскорблением для миллионов людей, у которых нет ни хлеба, ни жилья.
– Да пошли вы. Комори оставила квартиру мне. Я всю жизнь заботилась о ней. И именно я взяла на себя весь риск, когда она умирала. Пожалуйста, не забирайте
– Нет.
– О господи… просто не верится, что я это говорю, но я готова переспать с вами. Пожалуйста.
– Нет.
– Ну пожалуйста, доктор. Я серьезно.
– Бабочка, я не желаю превращаться в преступника и толкать вас на путь унижения и проституции.
– Доктор, вы уже превратились в преступника. Мне двадцать шесть, я живу в Нью-Йорке. У меня были парни, и я уже занималась сексом. Подумаешь, одним разом больше или меньше. Вы не самый отвратительный человек на свете. Я не буду особенно страдать. Только отдайте хоть что-нибудь.
– Сколько?
– Половину.
– При всем уважении, Бабочка, ваши сексуальные услуги не стоят половины квартиры. Но вы мне нравитесь. Честно говоря, я бы и в самом деле охотно занялся с вами любовью. Вы получите десять тысяч.
– На любовь не надейтесь. Это будет перепих, и не более того. И не задешево.
– Сколько?
– Пятьдесят.
– Нет.
– Ладно, доктор. Я устала. Не знаю, что еще предложить. Я согласна спать с вами месяц и делать вид, что люблю вас. Если угодно, можете называть меня мамочкой. Я буду принадлежать вам тридцать дней, потом вы получите квартиру и мою ненависть до конца жизни, а я пятьдесят тысяч долларов. Все закончится, и мы закроем тему навсегда.
Доктор Бастид посмотрел на меня, и я с надеждой встретила его взгляд, стараясь не брызгать ядом.
– Договорились, – сказал он.
Я улыбнулась, словно услышала лучшую новость в мире.
– Я выпишу чек, – продолжил он. – А потом могу подвезти вас к моей новой квартире.
– Хорошая идея.
Я уж точно не хотела снова видеть Ги Бастида в моей квартире. По глупости своей я не ожидала, что придется делать первоначальный сексуальный взнос немедленно. Я была не готова. Мне требовалось немного времени.
Блестящий черный «Мерседес» доктора Бастида, к счастью, стоял на улице, а не на охраняемой парковке. Мы поехали, и мои мысли бешено неслись. Через два-три квартала я сказала:
– Я пока еще не хочу ехать домой. Может, покатаемся?
Он взглянул на меня, я улыбнулась в ответ, стараясь выглядеть застенчиво, но притягательно.
– Куда поедем? – спросил Бастид.
– Не знаю. К океану. В какое-нибудь место, где нет ничего, кроме волн.
– Ладно, – согласился он и похлопал меня по ноге.
Я погладила его руку, старательно скрывая отвращение.
Мы помчались через Квинс, к Лонг-Бич и дальше, направляясь на восток вдоль побережья. Ехали целую вечность. Мое сердце так и колотилось, я отчаянно пыталась что-нибудь придумать. За Лонг-Бич мы пересекли мост, ведущий на песчаный остров, поросший кустарником, и свернули с дороги на разбитую тропинку. Я задумалась, кому из нас грозит бульшая опасность, и осмотрелась, надеясь набрести хоть на какую-нибудь идею, но ничего не обнаружила, кроме стальной шариковой ручки, торчавшей в держателе за радио. Вытянув ноги, я посмотрела на свои туфли – сандалии с широким каблуком. Пока мы медленно катили по кустам, Бастид опустил руку мне на колено, сунул ладонь под юбку и нежно погладил бедро.
Наконец мы оказались на берегу, о который сердито бились волны Атлантического океана, и он выключил мотор. Я отстегнула ремень безопасности, полезла в сумочку и извлекла презерватив, потом склонилась к Бастиду и поцеловала его в грудь, одновременно достав из-за радио ручку. Когда я расстегнула брючный ремень, Бастид обхватил мой затылок, пытаясь пригнуть лицом к своей промежности.
Не обращая на него внимания, я принялась расстегивать ему рубашку, затем задрала юбку и уселась верхом, прижавшись спиной к рулю. На мгновение Бастид разжал руки и откинул сиденье назад. Он щупал меня везде. Я стащила топ и, по-прежнему пряча ручку, повела левой рукой вверх по груди Бастида, потом толкнула мужчину назад и принялась искать нужную кнопку, чтобы откинуть спинку еще дальше. Я наклонилась и поцеловала его в шею, в лоб, ткнувшись грудью ему в лицо. Он хотел до нее дотронуться, но я приподнялась и теперь сидела, нацелив левую руку на нужное место.
Правой я сняла сандалию. Когда я занесла ручку, Бастид удивленно взглянул на нее – а мне понадобилось несколько секунд, чтобы найти участочек между ребрами, сбоку от грудины, после чего изо всех сил опустила каблук сандалии на колпачок ручки. Бастид закричал, пытаясь вырваться, но крик прозвучал сдавленно. Он оттолкнул меня, но я сидела, плотно упершись в руль. Я била каблуком, как молотком, а он размахивал руками, цеплялся за мою шею, за запястья, даже ударил в лицо, но я ничего не чувствовала и продолжала колотить по ручке, попадая то себе по пальцам, то по колпачку, и она входила все глубже, щелкая при каждом ударе. Сделав яростный рывок, Бастид почти высвободился, но я держалась крепко – и потянула ручку назад. Она выскользнула, как пробка, и из раны хлынула кровь. Бастид рухнул на спинку кресла, слегка подергиваясь.
И тут появился Иисус. Иисус?… «Сядь, Ги Бастид», – сказал Христос. «Это вы мне?» – спросил Бастид. Иисус обвел глазами комнату. «А ты видишь еще кого-нибудь по имени Ги Бастид?» «Нет, Господи». «Тогда сядь». Иисус протянул ему чашу и налил вина из глиняного кувшина, и оба выпили душистую жидкость. «Вкусно», – сказал доктор Бастид. «Се кровь моя, – произнес Иисус. – У тебя ушло много времени, чтобы это понять, но все будет хорошо, если только ты захочешь». И Ги Бастиду пришлось согласиться.
Я вернулась на свое место и закрыла глаза. Тело пульсировало. Я была покрыта кровью. Лицо горело, по нему катились слезы, но я чувствовала себя могучей, как богиня. Надев сандалию, я открыла бардачок. Там лежал пистолет, и меня это удивило. Я оставила оружие на месте и осмотрелась. На полке под задним стеклом валялась пачка салфеток. Я схватила их, промокнула лицо и постаралась стереть с себя кровь. Затем я вышла из машины, посмотрела, не осталось ли крови, и надела топ. Повернув ключ в замке зажигания, я, с салфетками в руке, обошла машину с другой стороны, открыла дверцу со стороны водителя и опустила окна, а потом протерла все, к чему прикасалась, и сложила использованные салфетки рядом с телом Бастида.
Ушло несколько минут, чтобы найти рычаг, открывавший бензобак; несколько салфеток я сунула внутрь, нашла в сумочке зажигалку, завела мотор и сняла машину с тормоза. «Мерседес» тронулся, а я зашагала рядом и на ходу подожгла салфетки, которыми обложила Бастида, и те, что торчали из бензобака. Машина покатилась куда-то в направлении Западной Африки, но застряла в песке и остановилась. Одно из задних колес продолжало крутиться. А я надеялась, что она съедет в море или, по крайней мере, укатится достаточно далеко, чтобы вода закрыла ее, когда придет прилив. Тут я вспомнила, что машина горит, и побежала прочь. Через несколько секунд раздался взрыв.
Я поднялась на мост, по которому мы приехали, обернулась и увидела в темноте языки пламени. Машина пылала как факел. При первой же возможности я свернула на какие-то задворки и принялась петлять туда-сюда. Я не знала, сколько уйдет времени, чтобы добраться до Квинса или куда-нибудь еще, где ходит общественный транспорт. Понадобилось пять с половиной часов, чтобы добраться до дома – незамеченной и ликующей. Левая рука была расцарапана и покрыта синяками – я расшибла ее, пытаясь пробить ручкой сердце Бастида, – щека опухла и посинела, под глазом красовался порез, но ничего серьезного, через неделю не осталось бы и следа. Зато неприятное ощущение в тех местах, где Бастид прикасался к моему телу, не проходило месяцами.
Про Бастида написали в утреннем выпуске газеты – раньше, чем я рассчитывала, но меня это не смутило. Зато я содрогнулась от того, что прочла. В заметке говорилось, что полиция обнаружила Бастида в горящей машине еще живым. Он умер в «Скорой». Другой неожиданностью было то, что Бастид оставил жену и троих детей. Я даже не знала, что у него семья, и задумалась, успел ли он что-нибудь сказать. Если да – скоро придет полиция. Следующие две недели я мрачно ожидала, что меня арестуют, но никто так и не пришел.
Глава 20
Площадь Маккарти
«Хочешь пива?» – написал я.
«Встретимся в кафе на А11-А4?»
«Я уже тут, с пивом и Котом».
«Ого, ну ты даешь. Вечные совпадения. Приду через 20 мин».
Беатрис пришла, поцеловала меня в обе щеки, заказала пива и села напротив.
– Ну и чем ты тут занимаешься, кроме того что пьешь пиво со своим котом?
– Я побывал в библиотеке на Джефферсон-Маркет и нашел книжку с тайником. Бабочка совершила еще одно убийство.
– Ты шутишь?
– Нет. Я пошел по указке Стритни и нашел эту запись.
– Наверное, не следует так удивляться смерти в библиотеке. Et in Arcadia ego.
– Что-то знакомое.
– «Я есть и в Аркадии». «Я» – то есть смерть. Не только в других местах, но даже и в Аркадии.
– Аркадия – это как-то связано с аркадами?
– Нет, Аркадия находится в Греции, дурачок. А слово «аркада», означающее крытую торговую улицу, происходит от латинского слова, которое переводится как «арка».
– Ты знаешь все на свете?
– Возможно.
– В любом случае история довольно жуткая, и я, честно говоря, гадаю, не посылают ли меня собирать неблагоразумно брошенные Бабочкой заметки только потому, что сама она не в состоянии. Ты прочла запись про учителя?
– Да. Вот она, я ее тебе возвращаю. – Беатрис достала книжку из сумочки.
– Ну и что скажешь?
– Я тут ни при чем, – ответила она.
– И больше ничего?
– Сомневаюсь, что это правда.
– Но каким идиотом надо быть, чтобы сочинять такой мрак и приписывать самому себе убийства? – поинтересовался я.
– Не знаю, – сказала она.
– Я тоже.
Мы оба некоторое время раздумывали, словно желая добавить что-то еще. Возможно, лучше всего было вообще об этом не говорить.
– Можно мне прочесть то, что ты нашел? – спросила Беатрис.
– Конечно.
Я протянул ей последнюю записную книжку, и она принялась читать, а я смотреть в окно.
– Прости, это невежливо, – произнесла вдруг она. – В смысле, что я стала читать прямо сейчас.
– Ничего страшного, – искренне сказал я. – Я хочу знать твое мнение.
Беатрис дочитала историю Ги Бастида, то и дело морщась.
– Что ты думаешь? – поинтересовался я.
– Бред какой-то.
– Я больше не верю Бабочке. Что-то изменилось. Как ты и сказала, она просто сочиняет.
– Ты прав. Не думай об этом как о серии убийств. Бабочка написала серию рассказов, – произнесла Беатрис задумчиво.
– Довольно жестокая фантазия, – заметил я.
Я показал Беатрис письмо, направившее меня на Джефферсон-Маркет.
– А ты ей и правда здорово нравишься, – сказала она.
– Наверное.
– Не исключаю, что она безумно влюблена в тебя.
– Я нервничаю, когда ты говоришь о ней в настоящем времени.
– Ты мое мнение знаешь, – произнесла Беатрис. – Кстати, а где твой кот?
Я заглянул под стол, потом посмотрел по сторонам.
– Не знаю. Ушел, наверное.
– Сегодня утром я пять минут отчищала кошачью шерсть с платья, вот и подумала о тебе.
– О господи. Да. У Кота довольно длинная шерсть. Она всюду цепляется.
– Его так и зовут – Кот?
– Да.
– Как тривиально, – заметила Беатрис.
Я немного обиделся и уязвлено произнес:
– Это не мой кот. И не мое дело давать ему кличку. Но нужно же как-то его называть…
– А другие видят Кота?
– Надеюсь, что нет. Потому что тогда люди начнут читать чужие мысли, и никуда от них не скроешься. Все равно что ходить голым по улицам. Вполне естественно, но холодно и неуютно.
Выпив по две кружки пива, мы вышли и побрели наугад.
Я вдруг ощутил усталость и голод.