Тридцать три несчастья
Шрифт:
— Спасибо, Валерия Васильевна, ваша информация бесценна.
— Правда? — Держась за сердце, Галдина бросила на Быстрицкого взгляд, преисполненный надежды.
Быстрицкий честно кивнул.
— Дарлинг, успокойся, — Вадим Андреевич приобнял жену за острые плечи. — Все образуется. Нас будут держать в курсе. А ты сегодня же позвони Любочке, узнай, может, ей помощь какая нужна. Мы сделаем все возможное.
— Ну, что же, спасибо вам. Валерия Васильевна, а заварочку-то?
— Ах да, совсем забыла. — Лерка просветленно
— Непременно.
Быстрицкий откланялся и, прихватив пакетик с гремучей смесью, поспешил в Шереметьево.
Валерия Васильевна аккуратно промокнула салфеткой слезу, зажгла благовонные палочки, издававшие едкий запах, расставила их по всей террасе и заставила мужа смывать из шланга «черные следы», которые оставил на участке «нехороший человек» Быстрицкий.
Когда дело было сделано, они вернулись в дом.
Зарядил мелкий дождик. Опасаясь сквозняков, Вадим Андреевич закрыл окна, послюнявил пальцы и, загасив все палочки, выбросил их в помойное ведро.
Лерка ему не препятствовала. Она взяла первую попавшуюся кассету, вставила ее в деку и развалилась на мягком диване. Терраса наполнилась волшебными звуками Верди. Блаженно потягиваясь, Лерка мурлыкала себе под нос арию Каварадосси «Мой час настал» и дымила уже третьей сигаретой.
Вадим Андреевич не спеша накрывал на стол.
Сначала появился огромный, спелый арбуз, потом холодная индейка, затем недоеденный торт-мороженое. Он тихонько позвякивал вилками и ножами, искоса поглядывая на жену. Закончив сервировку, он открыл навесной шкафчик и достал бутылку шотландского виски. Разлив янтарную жидкость в изящные стаканы, Вадим Андреевич грузно опустился в Леркино любимое кресло и призывно посмотрел на жену. Та нехотя сползла с дивана и пересела к столу.
— Признайся, дарлинг, а ведь ты не верила.
Вадим Андреевич дотянулся до Лерки, снял с нее темные очки и любовно поцеловал жену в лоб.
— Пей, моя хорошая, теперь можно. Теперь все можно.
Он отрезал кусок индейки и положил Лерке на тарелку. Она к мясу не притронулась и только маленькими глоточками потягивала виски.
— Свершилось. Она получила свое. И, как я тебе обещал, мы в стороне. На заказчика они вряд ли выйдут, а если и выйдут, он рта не раскроет, это не в его интересах. Так что мы с тобой…
— Ты.
— Мы. Я-то только в Шереметьеве страховал, а это еще доказать надо. Я просто был на работе. А вот число и номер рейса узнавала от заказчика и сообщала им ты, дарлинг. Так что не груби мне, родная.
Вадим Андреевич с удовольствием потянулся, хрустнув костяшками пальцев.
— Господи, как же сладка выстраданная месть…
— Не месть, а возмездие. Если ты, конечно, способен понять разницу.
С этого дня в доме Галдиных воцарилась
Глава 36
Любовь Николаевна почти не обманула следователя в телефонном разговоре. Она действительно мчалась по Ленинградскому шоссе в сторону Твери.
Вот только добраться ей нужно было до Клина, проехать еще около пятнадцати километров, свернуть у поселка Ямуга, затем за деревней Троицыно выехать на проселочную дорогу, миновать птицефабрику и ровно в двадцать ноль-ноль остановиться в чистом поле.
Здесь должен был состояться обмен. Один миллион американских долларов валялся на заднем сиденье, упакованный в черную холщовую сумку.
Ей позвонили сегодня утром, назвали место и время — восемь вечера. Речь шла только о Коляне. Ревенко спросила о Филимонове.
— Ну, если есть еще «лимон», подвезем и этого.
— Вы с ума сошли…
— Так будешь платить за него или нет?
Ревенко закусила губу. Решать надо было прямо сейчас.
Она вспомнила, как вчера плакала Настя и кричала: «Убили! Убили!» Вспомнила Витино лицо, неулыбчивое, серьезное и вместе с тем такое добродушное и простое. У нее внутри все сжалось, и она тихо произнесла в трубку:
— Может, позже? Мне необходимо время, чтобы собрать эту сумму…
— Ну, тогда и сыночка позже. Если он, конечно, дотянет. Так как?
У Ревенко все поплыло перед глазами, горло перехватил спазм, сердце ухнуло куда-то вниз, и, с трудом ворочая языком, она сказала:
— Нет. Все сегодня. Виктор останется на вашей совести.
— А у нас совести нету.
Это был приговор Филимонову, который только что она подписала ему сама.
Ревенко ничего не ответила и молча повесила трубку.
В три часа дня к ней приехал Виктор Григорьевич. Он привез деньги, вытряхнул их на диван, и они еще раз тщательно все пересчитали. Ревенко достала с антресолей холщовую черную сумку, приобретенную еще в незапамятные времена, и сложила в нее пачки хрустящих зеленых купюр.
Слегка передохнув, она наклонилась, чтобы застегнуть «молнию». У нее вдруг закружилась голова, и она растерянно огляделась по сторонам, размышляя, не забыла ли чего. Так ничего и не припомнив, она решительно закрыла сумку и, потирая занывшую поясницу, выволокла ее в коридор.
— Ну, кажется, все…
Петров засобирался. Уже на пороге он обнял ее и перекрестил:
— С богом, матушка. Все образуется. Как вернетесь, сразу звони мне, не жди утра. Я на даче буду.
— Виктор Григорьевич, вы думаете…
— Все будет хорошо, милая. Вот увидишь. Бог поможет.
— А как же Виктор?.. Грех-то какой…
— Ты сделала все, что могла. На тебе вины нету. Может, все обойдется. Бог поможет.
— Бог поможет, — сказала себе Любаня, напряженно вглядываясь в дорогу.