Трилогия Мёрдстоуна
Шрифт:
— Короче, — сказала Мерили, элегантно вытерев усы тыльной стороной руки, — Сигурни с грехом пополам пробила примерно половину Мёрдстеновой тележки, как он вдруг как схватитси обеими руками за грудь, вот там, где пояс обвязан, как отшатнетси да как застонит. И жутко-то так. Даже нет, не так. Настоящий вой это был, а не стон. У меня аж волосы на ногах позади дыбором встали, Фрэнсин, Христом Богом клянусь. А потом как заголосит — «нет!», и «пожалуйста, погоди», и «тока не сейчас». Лоб весь потом обсыпало, что жабу бородавками. Ну, все, конечно,
— Сердечный приступ.
— Сердечный приступ — выменно, что я подумыла, Фрэнсин. Особливо, как он завел: «Пакет! Ради всего святого, пакет!»
Фрэнсин опешила.
— Пакет, Фрэнсин. Таблетки. Меня прям как вспышкой осенило. У него какая сердечная болезнь и таблетки в пакетике. Но он так за грудь держитси, что таблетки достать не могет. Я и говорю: «В кармане пакетик-то, мистер Мёрдстен?» Дай, думаю, сама руку суну, ежели надо, и не смотри ты на меня так, Фрэнсин. Но только стала руку ему к штанам подносить, как он вдруг как обернетси, как уставитси на меня, словно… в жисти такого лица не видывала, ну то есть в нормальной жисти. И как завопит: «Нет, убирайся! Прочь от меня! Все прочь!» И все так же обеими руками за грудь держитси. И тут у меня снова вспышка, только ужасть какая.
— Та фыльма. «Чужой-один».
— «Чужой-один», Фрэнсин, ты прям опять на все деньги. Я так и представила. Длинная такая скользкая колбаса, как ослиный причиндал, только с зубами — и как вырветси у Мёрдстена из груди, как шмыгнет по полу.
— И что, Мерили, вырваласи?
— Так и нет. Хотя считай, что таки да, патамуша там уж такое столбоверчение началось. Эта жирная кобыла Лесси из табачного отдела как заверещит: «Это ж бомбист, комик адский! Мы все умрем!» Ну тут все, конечно, дали деру.
— Сильно ты перепужаласи, Мерили? Ей-ей, я б, небось, прям там и обмочиласи бы.
— Ну понятно, Фрэнсин, ничо я не напужаласи. Ну, то есть не так. Я ж знала, что это Мёрдстен, а не аль-кайда какая, хоть и в бороде. Но имей в виду, я тоже попятиласи, на случай, ежели он вдруг-таки с пушкой. Задрал голову к потолку и вопит: «Не надо! Не надо! Это не крем! Не крем!»
— Крем, Мерили? Это он про чо?
— Да чтоб мне провалиться, коли знаю. Не про пирожные, это точно, патамуша никаких пирожных он не покупал. И шоколада тоже. Словом, потом он весь ссутулился, одной рукой грудь выпустил и полез в карман…
— За таблетками, Мерили…
— Вот и я так подумыла, но нет, он вытащил бумажник, порылся в нем, приговаривая такие слова, каких я никак не ожидала услыхать от писателя с его-то именем, а потом просто хлоп стопкой денег прям перед Сигурни, которая так и сидела, разинув рот — ведро пролезет. А потом хвать сумки с бутылками и как понесете и прочь по улице — как собака, которой хвост подпалили. И все.
— Конец?
— Конец. Ну тут и я рванула сюда тебе это все рассказывать, а ноги-то у меня — что желе.
Сестры некоторое время смотрели друг на друга. Единственным звуком в комнате был ритмичный скрип полистироловых гранул в наполнителе мягких кресел под ними.
Наконец Фрэнсин сказала:
— А пирожки-то с карри ты укупила?
9
Филип
По телу у него пробежала дрожь, он прикрыл глаза и ощупью добрался обратно к двери в гостиную. А когда снова открыл их, манекен никуда не делся, так и сидел в камине, раскинув ноги и чуть согнув одно колено. На голове, которой он привалился к гранитной стенке камина, криво висел грубоватый сельский венок из грязных веточек. Глаз у него, похоже, не было. На ковер перед камином нападало изрядное количество сажи, черные хлопья парили в падавших из окна лучах солнца, точно стаи мошкары.
Филип осознал, что Амулет у него на груди снова сделался холоден и безучастен, но сейчас он был настолько поглощен представшим ему зрелищем, что гнев и обида продлились не дольше пары секунд. Он на цыпочках прокрался через комнату и подобрался к грязному маленькому трупу на расстояние вытянутой руки. Из раны на лбу недвижного тела сочилась тоненькая красная струйка. Она медленно стекала вниз, вбирая в себя черные крупицы, подобно магме, изливающейся из крохотного вулкана. Филип нагнулся рассмотреть ее поближе, как вдруг труп открыл глаза.
Филипу были прекрасно знакомы эти глаза.
— Мёкдстоун? — сказал труп.
— Покет?
— Мёрдстоун.
— Покет!
— Мы так хоть цельный день можем. — Бледный язык слизал сажу с губ. — Я, твердя «Мёрдстоун», а ты, повторяя «Покет». Вода у тебя еще есть?
— Да, — сказал Филип. — Тебе принести?
— Нет, прах побери. Чисто из вежливости интересуюсь. Да, язви тебя, Мёрдстоун.
Филип бросился на кухню и налил воды из-под крана, а потом схватил заодно и виски и принес к камину и то и другое.
Грем отпил, закашлялся, выплюнул.
— Ты себе голову поранил, — сказал Филип.
— Все не так, как ты мне ее измордовал. Ладно, неважно. Видать, перепутал твой нужник с камином. Ух ты. Надо это упомянуть. Записать в Гроссбух. — Доброчест осушил стакан и отставил его на горку золы. — Вижу, ты так и разгуливаешь, примотав к себе Амулет.
Филип отступил на два шага.
Грем приподнял вялую почерневшую руку.
— Полегче, полегче. Не трясись почем зря. Силком отбирать не буду. После прошлого раза — всего обколотило, как яблоко на благотворительном базаре. Нет, и пробовать не стану.
— Обещаешь?
— Почтенной своей старушкой клянусь. Ну то есть торжественно.
— Отлично. Тогда ладно. Помочь тебе встать?
— Нет, спасибочки, мне и так хорошо. Я тут надолго задерживаться не собираюсь. Короче. Как дела-то, Мёрдстоун? Амулет тебе выкашлял остаток твоего ромляна?
— Что-что?
— Ну знаешь, — грем небрежно ткнул грязным пальцем и сторону кабинета Филипа. — Великий труд. Чисто интересуюсь, как продвигается-то.
Филип несколько секунд смотрел на него, потеряв дар речи. А потом долгие недели разочарования, обиды и горечи слились в единый нарыв — вот его-то и прорвало.