Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
— А вы играйте, дети, играйте, — просила мама своих девочек, которые, раскрыв рот, смотрели на бабушку.
Лоори и Мирьям опустились за елкой на корточки, склонившись над целлулоидной куколкой, той, что была величиной с палец.
— Как ты назовешь ее? — с наигранной беззаботностью спросила Лоори.
— Тути. — Мирьям назвала первое попавшееся имя.
— Дура, — презрительно сказала Лоори, — это же собачье имя!
— Ну и что, — возразила Мирьям, — если бы у меня была собака, я бы назвала ее человеческим именем! Вот!
В наказание за подобное
Ну какая может быть игра, если отец обхватил голову руками и стонет:
— Что делать, что делать?
— Погоди! — приказала бабушка, недовольная отцовской несдержанностью. — Я сейчас придумаю!
— Погоди, — повторила мама, — бабушка сейчас придумает!
Мирьям показалось, что в маминых словах послышалась насмешка, но бабушка на это внимания не обратила.
— Придется выплатить, раз уж ты оказался таким дураком, впредь наукой будет, — решила бабушка.
— Чем выплатить-то? — Отец как-то неестественно рассмеялся.
Но бабушка не удостоила его ответом, исчезла за дверью с пустой бутылкой и тут же вернулась обратно с хрустальным графином, в котором искрилось домашнее вино.
Мама напряженно уставилась на свекровь. И Мирьям тоже, забыв о только что нареченной Тути, что осталась на некоторое время у Лоори, в тревожном ожидании поглядывала на бабушку, которая решительно разливала вино по бокалам.
Осушив свой бокал, бабушка откинулась на спинку кресла, положив руки на стол, и принялась барабанить пальцами по дереву.
— Ну? — не выдержал отец.
— Продай ту часть наследства, которая досталась тебе по завещанию, — многозначительно произнесла бабушка.
— Нашу квартиру? Мое наследство?
— Ну да, ничего не попишешь, продашь, — заверила бабушка, не обращая даже внимания на сыновнюю растерянность.
Отец хрипло хохотнул.
— Я, я куплю ее у тебя, — довершила она свою мысль.
— Все же лучше, чем садиться в тюрьму и оставлять семью беспризорной, — поддержала мама бабушкино предложение.
Отец молчал.
— Найдешь новое место, тогда сможем и за квартиру платить, — пыталась утешить мама.
— Отцово наследство… — тяжело выговорил Арнольд.
— Так ведь продаешь собственной матери, — успокоила бабушка.
— Но квартира стоит больше, чем надо заплатить по векселю, — оживился отец.
— Ни цента больше от меня ты не получишь, — твердо заявила бабушка и повторила: — Ведь собственной матери продаешь!
— Собственной матери, — повторил отец и в отчаянии уставился в потолок.
— Все же это лучшее решение. — Мама повернулась к отцу. — Или у тебя есть другой выход?
— Ладно, пусть будет так, — махнул отец и разлил вино в бокалы.
— Как хорошо, что мы еще не переписали на тебя наследство, — произнесла бабушка, — не то эта банда бог знает кому сторговала бы твою долю.
— Теперь она останется тебе, — бросил отец.
— Оно и лучше, когда дом не надо делить, — осторожно ответила бабушка и с подчеркнутой грустью добавила через некоторое время: — Не вечно мне жить.
— Ну вот,
— В любом положении найдется выход, — кивнула бабушка и с такой сердечностью глянула на невестку, как уже давно на нее не смотрела.
Мирьям увидела мамину улыбку, с восхищением взглянула на бабушку, и ей захотелось воскликнуть:
— Поверьте же, люди бесконечно добры!
Вернувшая всем праздничное настроение, бабушка снова завела:
Oh Tannenbaum, oh Tannenbaum, wie gr"un sind deine Bl"atter…IV
Вслед за ласковыми ветрами во двор между двумя домами ворвалось весеннее беспокойство. Детишки, подобно жеребятам, скакали по пружинистой грязи. Пээтер больше не желал тратить время на школу и без конца прогуливал уроки. Мирьям казалось, что и сестра Лоори только понарошку берет по утрам портфель и надевает на голову шапочку с красным помпоном, — и она не без греха, не иначе как прохлаждается в Оленьем парке.
Бабы наперебой друг перед дружкой мыли окна, натягивали на рамы кружевные занавески и для просушки приставляли рамы к стенке сарая на солнышко. Искали случая потараторить на крыльце и во дворе — точно за всю долгую зиму и словом не перемолвились между собой; даже не отчитывали детей, которые забывали за беготней вытереть ноги и потому таскали в комнаты грязь. По вечерам жильцы долго не закрывали окон, выглядывали, облокотись на подоконники, и по каждому пустяку во все горло хохотали. Кошачьи концерты добавляли к весенней разноголосице свою неповторимую полноту эмоций. В соседних воротах вечерами с приказчиком мясной лавки шепталась одна из младших жиличек «обители старых дев».
Дядя Рууди перебрался из роскошных бабушкиных покоев в садовый домик, и Мирьям теперь помогала ему расположиться в летнем помещении. По примеру женщин мыла окна, смахивала с цветных верхних стекол паутину и даже старалась соскоблить с пола прошлогоднюю грязь.
Под кустами дотаивали грязные ошметки снега и уже цвели подснежники.
Мирьям собрала несколько цветочков и поставила их в рюмку на стол.
Прилегший на диван дядя Рууди рассмеялся:
— Тебе бы все ходить под парусами, а вот я годен ходить лишь под мухой!
На такие дядины шутки Мирьям строго ответила:
— Так весна ведь.
— По весне, конечно, человек думает по-особенному, летом он устает, а приходит осень — и махнет рукой на все былые мечты.
— Какой-то ты странный, — бросила Мирьям, угадав дядину печаль.
— Моя весна уже прошла, надоело все, — усмехнулся Рууди.
«Как это прошла…» — хотела было сказать Мирьям, но примолкла, так как чутье подсказало ей: что-то в дядиных словах осталось для нее неясным.
— Когда ты будешь в четыре раза старше и когда тебе стукнет, как мне, двадцать восемь, тогда ты поймешь, что к чему, — продолжал дядя.