Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
Мое пристанище, Кристьян, лежит тут же рядом. На столе белеют листы бумаги и открытая книга.
Перед отсвечивающим окном стоит пустая ваза, которая напоминает чем-то крутобедрую женщину.
Единственное, по чему я очень скучаю, — по лету.
Что это мне вздумалось, когда я решила купить черные бумажные розы?
Снова гляжу в потолок, где слегка качается светящийся треугольник уличного фонаря под окном.
Треугольное солнышко во дворе предварилки.
Лийна, Лийна. Никак не выходишь ты из головы.
Черпаю из колодца воспоминаний, куда очень редко достает
В Ленинграде Лийна пришла ко мне в последний раз. Я все еще собиралась в Петергоф.
Она стояла в дверях с ребенком на руках. Нижняя губа дрожала, под глазами — синие круги, совсем как У Веры Холодной в немых фильмах.
— Лийна! Что случилось? Входи!
Предчувствовала недоброе.
Я поспешила к ней, взяла ребенка. Положила его на кровать, где он сразу же уснул. Лийна добрела до стола, мешком плюхнулась на стул, подперла подбородок ладонями и в упор уставилась на меня.
Есть люди, которые умеют все округлить легкой болтовней. А мне так трудно даются слова!
Отчужденный блеск Лийниного взгляда стал удручающим. Я поднялась, взяла бутылку, налила в стакан вина. Лийна даже не дотронулась до него.
— Говори же наконец, — попросила я.
Лийна вздохнула и прошептала:
— Мы были в Ялте.
Это прозвучало так, словно она произнесла, что ходила на похороны.
Оставила ее в покое, принесла кое-что поесть. Лийна против воли стала жевать и прихлебывать из стакана.
— Что случилось, Лийна? — посмела я спросить, когда щеки у нее приняли прежний цвет.
— Пять дней назад Василию вручили телеграмму. Со строгим предписанием прервать отпуск и срочно вернуться в Ленинград. Он обещал мне позвонить через день, вечером. Я целую ночь прождала разговора в комнате у хозяйки, и ничего. Наутро собрала вещички, взяла сына на руки и поехала в Симферополь, на поезд. И дома никакой записки. Помчалась в порт. С большим трудом удалось попасть на прием к начальнику порта. Сама понимаешь, положение у меня глупое. Ну, объяснила, что я хорошая знакомая Василия и что он обещал мне занять денег, но куда этот человек делся, никак не могу найти. Предлог дурацкий, конечно. Начальник порта внимательно разглядывал меня. Возбуждение мое заметить было нетрудно. А когда я взяла сынишку на руки и повернула его лицом к начальнику, тот, наверное, все понял. «Василий Сергеевич… у него выясняют кой-какие детали», — сказал он. И тут же поднялся со стула. Я тоже поднялась, была ошеломлена. Ноги не держали, стали ватными. Начальник порта взял меня за плечи, вывел в секретарскую и приказал, чтобы мне дали машину: мол, человеку стало плохо. Отвезите ее домой. Я приехала сюда.
— Лийночка, золотце успокойся! Это недоразумение! Потерпи немножко, все быстро выяснится, и Василий твой вернется. Подождем…
Лийна нервно засмеялась, и отчужденный блеск в ее глазах перерос в целенаправленное презрение.
— Успокойся ты.
Лийна смолкла. Смерила меня прищуренным взглядом, втянула подбородок, подалась вперед своим бычьим лбом и выдавила:
— Куры мы, куры! Успокойся! — передразнила она. — Подождем! — иронизировала Лийна. — А где твое многообещанное чувство локтя? И кто ты такая? Какого черта я тогда вступилась
— С ума сошла, Лийна! — Рука у меня поднялась, хотелось ударить ее, чтобы она пришла в сознание. Только никогда в жизни я не могла ударить человека. Может, Лийна решила, что моя опустившаяся рука означает, что во мне пробудилось чувство вины?
Громкие голоса разбудили ребенка. Испуганный мальчишка подошел, присмиревший, к столу и спросонок смотрел то на Лийну, то на меня.
Комок подступил к горлу. Вспомнилось, как мы с Лийной сидели в одной камере и клялись, что мы останемся вечными друзьями, что и наши дети должны быть преданы друг другу.
— Я знаю, ты любишь Василия, — сказала я по возможности спокойнее, чтобы вернуть Лийну на путь трезвых рассуждений. — Но все ли ты о нем знаешь?
Лийна безмолвно изучала меня, брови у нее поползли вверх.
Напрасно, не надо было повторять этих слов Кристьяна…
И тотчас, просто физически, я ощутила, как в Лийне поднималась ненависть, я знала, что Лийна сейчас уйдет, что я ее больше не увижу.
Так оно и случилось, Лийна схватила ребенка и в сердцах хлопнула за собой дверью.
Я кинулась за ней в коридор. Влажно пахнуло керосиновым чадом. Я стала задыхаться. Склонившись через перила, я увидела мелькнувшую возле входной двери белую кофточку Лийны. Хотела крикнуть, но, кроме хрипа, ничего не смогла из себя выдавить.
С тех пор я чувствую себя Лийниной должницей. Чувство вины перед ней то опускается в нижние слои колодца воспоминаний вместе с последним нашим разговором в Ленинграде, то всплывает на поверхность, как было сегодня, когда я снова встретила Лийну. По ночам, когда я просыпаюсь, это чувство кажется мне ледышкой, острая кромка которой режет, а то и просто грязной водой, которая давно уже выплеснута за ограду.
Наверное, Лийна теперь считает Миронова главным виновником зла. Но почему она, правда сгоряча, назвала Кристьяна? Если все узлы уже распутаны, что же заставило ее быть сегодня такой гневной? Чего она еще не знает? И чего не знаю еще я?
Кристьян заверял, что это хорошо, если человек наблюдательный и не потерял зоркости…
Если раскачивающийся на потолке треугольник света заденет концом розетку лампочки, значит, Кристьян замешан в истории с Василием! Разумеется, нечаянно, невольно.
Задел…
Безумие! Ребячество! Лицом в подушку! И не думать!
— О чем ты думаешь, Анна?
Проснувшись, Кристьян обнимает меня правой рукой.
— Да так. Спала, — отвечаю я вяло.
Ладно, оставлю Лийну на другой раз.
Сомнения могут убить человека, яд беспокойства никак не вывести из крови.
— Ну, не счастливы ли мы с тобой, Анна? Выдержали, вернулись после столь долгой разлуки. Все это, в общем-то, уже далекое прошлое, и то, что мы в тюрьме сидели, и что нас приговорили к смерти, и… — Кристьян чуточку медлит, прежде чем добавляет: —…всякое другое. Во сне почувствовал какое-то приятное облегчение. Что же касается врагов, которые могут причинить вред молодой республике, то со временем все они исчезнут. Все устроится.