Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
— Разве архивы настолько полны, что можно верить?
— Надо будет, конечно, еще проверить. Во всяком случае, с работниками архива следует считаться больше, чем с человеком с улицы.
Кристьян выпивает еще рюмочку, откидывается на коричневую крашеную спинку стула, наслаждается покоем.
— Комиссар похвалил за бдительность. Все-таки хорошо ощущать себя способным быстро что-то улавливать, это вселяет уверенность, что ты еще не лишился зоркости.
Передвигаю рюмку по столу — вперед, назад. Кристьян думает, что я слушаю его. На самом же деле до
Опять погружаюсь в воспоминания и вижу радостную Лийну. Это было в мае три года назад. Уже который день стояла жаркая погода, мне очень хотелось поехать в Петергоф, к морю. Но надо было заканчивать работу — я как раз переводила Серафимовича.
Лийна пришла веселая, пританцовывая, смешала мне на столе все бумаги и потребовала что-нибудь выпить. Я принесла бутылку «Массандры». Лийна одним духом осушила стакан и плюхнулась на стул.
— Знаешь, — воскликнула она, — Миронова больше бояться нечего!
— Вот видишь, а ты зря паниковала.
— Доброе слово повергает даже врага, — смеялась Лийна. — Как-то вечером Василий сунул в карман бутылку коньяка и отправился к нему. На следующий день после того, как Миронов справлял свое рождение. II предлог подходящий. Вначале Миронов встретил Василия с холодком, хотя пригласил в комнату. Увидев бутылку, пошел ставить чай. Как-никак Василий учился вместе с Мироновым, с юных лет знают друг друга, правда, друзьями их никогда не считали. Так что визит Василия странным казаться не должен был.
Миронов принес чайник, и они уселись друг против дружки за столом. Сперва шел разговор вообще, потом заговорили о последнем рейсе. Василий упомянул теплым словом прием, который им устроили работницы табачной фабрики в Аликанте. Миронов, со своей стороны, сказал, что, известное дело, международный авторитет советских моряков всегда на высоком уровне. Тут Василий перевел разговор на Эдварда и рассказал подробно о том вечере в Гулле, который они провели вместе.
Лийна потянулась, даже плосковатый лоб вдруг показался выпуклым и мягким.
— Василий уверен, — продолжала Лийна, — что у Миронова все подозрения как рукой сняло. Слава богу, Василий снова обрел душевный покой! Между прочим, Миронов спросил, как обстоят у Василия дела с женой. Видимо, он кое-что слышал. Василий ответил, что великолепно, и пусть Миронов сам догадывается, кого Василий имел в виду: свою первую жену или меня.
Лийна счастливо засмеялась.
— А теперь мы едем в Ялту. Василий получил отпуск, пароход ставят на ремонт. Василий взял путевку в санаторий, я найду себе где-нибудь поблизости комнатку, много ли нам с сынишкой надо? В основном будем болтаться у моря или лазать по горам. Василий больше ни о чем и не говорит: мол, скоро будем гулять в Ялте по кипарисовой аллее, и обязательно при луне, обнявшись, как настоящие молодые влюбленные.
И Лийна снова, как человек, который освободился от нервного напряжения, зашлась раскатистым смехом.
Я пожелала ей счастливого пути…
— Так
— О чем ты?.. — бормочу я, словно спросонок.
— Вот так да! — удивляется он. — Я ей толкую и толкую, что жена Арнольда приходила узнавать, можно ли устроиться на фабрике на работу.
— Почему же нет?
— Я тоже думаю. Пускай приходит. Скажем, ученицей в ткацкий цех. Анкета у нее вроде в порядке.
— Анкета, — повторяю я. — Что могло у нее быть? Молоденькая, детей растила, ни побывать нигде не успела, ни принять участия…
— Никогда не следует быть чересчур уверенным, — возражает он.
Сейчас скажу, что видела Лийну, сейчас спрошу напрямик — говорил он где-нибудь о том, что произошло у Василия в Англии.
Неужели Кристьяна предупредило чутье?
Он вытащил из кармана пальто, которое висело на вешалке, газеты и побрел в заднюю комнату полежать. Ладно, оставим пока все разговоры, для Кристьяна читать газеты — святое занятие.
А мне надо вымыть посуду. Сную между столом и плитой.
— Смотри-ка, что сказал Чемберлен! — доносится в кухню голос Кристьяна.
— Ковентри сровняли с землей, — бубню я.
— Да, здорово сказал этот англичанин с зонтиком, вот только умер он.
Сдвигаю тарелки со звоном на полку и беру черный Юулин зонтик, под который натекла порядочная лужа.
Может, удастся поднять настроение?
Раскрываю зонтик и, подняв его над головой, вхожу в заднюю комнату — шаг размеренно-степенный и твердый. Покашливаю и произношу:
— Я надеюсь дожить до дня, когда Гитлеру придет конец.
— Ты как Яан-балагур, — улыбается Кристьян.
— Где он сейчас, Яан-балагур? — спрашиваю я с тревожным любопытством и складываю зонтик.
— Кто знает этих пьянчужек, где сходятся их пути- дороги? — безразлично говорит Кристьян и резко переворачивает газету.
Яан-балагур, который сморкался всегда в неимоверно мятый носовой платок.
Какие-то глупые мелочи западают в память о некоторых людях.
В коридоре раздается чье-то покашливание: кто-то вернулся с работы, слышится топот бегущих ног на крыльце, журчание воды под краном, тараторят бабы в коридоре, и в знак скорого завершения разговора они непременно держатся за ручку двери.
Собираешь со скатерки, чувствуешь тяжесть сытого желудка, и наконец все отходит в сторону. Видишь крошки и чувствуешь сытость. За окном монотонно плещется дождь…
Ха-ха, у Кристьяна выпала из рук газета. Он заснул, засопел.
Всего хорошего, земные заботы! Человек нуждается в разрядке.
Прилягу-ка я возле Кристьяна. Потом как-нибудь решу, сказать ему, что видела Лийну, или нет.
Сквозь полуоткрытые веки вижу яркий треугольник на потолке. Да, порядком продрыхли. Кристьян дышит глубоко и спокойно. Боюсь пошевельнуться, чтобы не разбудить его. По правде сказать, и торопиться некуда. За стеной громыхают посудой, откуда-то снизу раздается приглушенная игра на скрипке.