Тринадцать жертв

Lillita

Как только Мейлир смог крепко держать в руках тренировочный меч, его начали обучать фехтованию. Если во время тренировки Мейлир получал травму, которая портила благоприятный вид наследника, его ругали. Могли и выпороть. Ведь главное, чтобы следов наказания не видели другие. А там хоть спину до крови, хоть ноги в багровых синяках. Поэтому Мейлир, если успевал, применял способности, чтобы избежать наказания.

Подрастающие кузены и кузины тоже начинали портить жизнь. Они очень любили дуэли: кто физические, а кто словесные. Проигрыш, конечно, не только отмечал позором, но и приводил к наказанию. Мейлир обязан был побеждать в любой ситуации. Он ведь наследник. У наследника не может

быть слабых мест. Мейлира часто пытались задеть тем, что его можно было перепутать с девушкой. И ладно в детстве, где почти всегда пол можно было понять только по одежде, с возрастом андрогинность никуда не девалась. Кузены находили это смешным, кузины порывались нарядить в платье. Если честно, Мейлир не считал, что платье — это что-то плохое, особенно если оно красивое. Только в этом обществе в восемь лет уже затягивали корсет, а на такой Мейлир категорически не был согласен. Ему и так иногда казалось, что он задыхается в этом доме.

В девять лет покушения на жизнь стали как никогда активными. На Мейлира чуть не упала здоровенная люстра в бальном зале. Его толкнули на нож, что торчал в саду из земли. Он неделю пролежал без сознания после отравления, а потом ещё неделю мучился от жара, болей и невозможности нормально есть. Попытались столкнуть с балкона. Чуть не похитили — спасло только то, что тогда Мейлир начал спать с ножом под подушкой. Это уже слишком выходило за рамки обычной семейной конкуренции. Излишне активные родственники слишком много себе позволяли, всего пара ошибок, и уже было легко доказать, что случаи совсем не несчастные и кто за всем стоит. Виновных наказали и присмирили, жить стало немного спокойнее.

Только расшатывания психики так просто не успокоить. Мейлир боялся спать, вследствие чего мучился головными болями и травмами на тренировках из-за ухудшения внимания. Боялся высоких и открытых мест, боялся даже какую-то мелочь доверить слугам, которые были с ним с детства. Он принял правила игры. Всегда сохраняя доброжелательный вид, с подозрением относился к каждому, потерял веру в отношения, построенные не на выгоде. А ведь Мейлира всё ещё можно было назвать ребёнком.

В одиннадцать лет кузен вызвал Мейлира на дуэль. У детей они обычно проводились на тренировочных мечах, но оказалось, что у меча кузена была заточенная часть, смазанная очень сильным ядом. У Мейлира не осталось чётких воспоминаний о том, как ему ранили колено. Только то, что рана была очень сильной и воспалилась из-за яда, а сам Мейлир по той же причине потерял сознание. Колено не удалось полностью вылечить. Ни лекарства, ни магия, ни силы организма не помогли. Придя в сознание, Мейлир попытался применить способности, но было поздно. Ему оставалось только учиться делать вид, что трость — это просто часть образа, а не необходимый инструмент. Что ему совершенно не больно долго стоять, ходить, вставать, что он всё так же прекрасно фехтует. Что он всё так же идеален и не пытается за улыбкой скрыть то, что вот-вот упадёт, если лишить опоры в виде трости.

Как раз тогда, пытаясь понять, насколько сильны повреждения и будет ли Мейлир в принципе способен ходить, ему провели магическое обследование. И обнаружили в сердце осколок магического камня, который никак нельзя было извлечь, не убив Мейлира. Приглашённый маг втайне рассказал главе семьи о находке и о том, что этот камень наделил магией самого Мейлира. Главе встал перед выбором: либо избавиться от сына, чтобы снова не запятнать честь Шефре магическим отпрыском, либо пойти на сделку с остатками совести и обучить сына контролировать силы, чтобы его ничто не выдало. Внешне ведь он всё ещё был неотличим от человека, если не считать особенностью красоту.

Вскоре после

начала тайного обучения Мейлир понял, как жалок по сравнению с настоящими магами, что никогда с ними не сравнится. Он с большой охотой впитывал магическую теорию, а когда дошёл до практики, оказалось, что не владеет ничем, кроме поисков следов жизни, лечения и слабого управления светом. Это много относительно возможностей простого человека, но ничтожно мало в сравнении со способностями магов.

— Но почему так? — почти в отчаянии спросил Мейлир своего учителя.

— Значит, по своей природе вы самый настоящий человек, — пожал плечами тот. — Полагаю, то, что внутри вас, сравнимо с артефактом. Вы можете делать только то, что входит в его функции.

— Как же такое возможно? Разве же рождаются люди с артефактами внутри себя, разве могут внутри них сами собой вырасти магические камни?

Мейлиру стало неуютно и страшно. Он знал, что отличается от людей, причислял себя к магам. Да, быть магом среди Шефре, как показал опыт Хальдис, неоправданно рискованно, но когда ты можешь причислить себя к какой-то группе, когда знаешь, что не один такой, становится немного спокойнее. И вдруг оказалось, что он чужак для всех. Слишком особенный, только ни в какой мере это не было комплиментом.

— Раньше ни я, ни мои коллеги с таким не встречались, — признался учитель. — Я не знаю, как такое возможно, но есть ощущение, что некоторое заклятье привязано непосредственно к вашей душе. Возможно, оно и вырастило камень.

— И его совсем никак нельзя снять? Избавиться от камня и от магии? — со слабой надеждой спросил Мейлир.

— О такой возможности я не знаю, особенно не представляю, как провернуть подобное, сохранив вам жить. Даже магическая хирургия не сможет извлечь этот камень, он слишком слился с вашим сердцем. Но зачем вам избавляться от сил, которые помогают вам выживать?

Вместо ответа Мейлир просто молча повёл плечами. Объективно у него действительно не было причин. Если бы не способности, он бы не сидел сейчас здесь, а сгнил бы в земле. Но он был неправильным, неуместным.

На публике Мейлир с лёгкостью был ярким, самоуверенным и немного нахальным. Он задорно стучал и поигрывал тростью, как бы доказывая, что та лишь украшение. Словно заряжал окружающих жизнью и своей лучезарностью. С возрастом даже в его андрогинности начинали видеть не причину для насмешек, а красоту. Ведь для аристократа такие тонкие и изящные черты — близость к картинному идеалу.

Только вот светлые волосы на концах начинали голубеть, даже если срезать часть, цвет волос всё равно вскоре менялся. Пришлось делать вид, что и это часть образа, причуда красить волосы. Также с возрастом становилось больше балов и приёмов, после которых Мейлиру стоило большого труда встать с кровати. Он не имел права выдавать свою уязвимость, просить о помощи, давать понять, что долго и упорно учился ходить не хромая. Вокруг всегда было много слуг, но даже перед ними Мейлир должен был сохранять идеальность. Ведь кого же ещё будут расспрашивать о слабостях наследника?

Когда ему было шестнадцать, родители стали внимательнее изучать девушек на предмет того, с кем брак будет политически выгоднее. Мнение Мейлира тут учитывалось, только если он тоже рассматривал вопрос с позиции выгоды. А он и не знал, как смотреть иначе. Мейлир не любил, не мечтал о любви и не верил, что когда-нибудь полюбит. Ему требовалось рядом полезное и верное плечо, которое впоследствии родит нового наследника змеиного гнезда. Мейлир даже не помнил, чтобы среди аристократов видел то, что называют любовью. Может, это просто ему так не повезло с примерами? Даже если и так, в своей семье он исключением не станет.