Тринадцатый бог. История одного зла

Черкасова Галина

– Швея, значит, - Гидеон поднялся и похлопал старика по плечу.
– Хватит с вас и ведьмы. А мне пора. Береги себя.

В лесах Оленьего раздола весна перерождалась в лето. По полянам, усеянным желтыми цветами, носились, деловито жужжа, пчелы. Верещали, перепрыгивая с ветки на ветку, белки, заливались вернувшиеся с юга певчие птахи, а к полудню на лес опускалась по-летнему жаркая истома, и не спадала до самого заката. Но стоило подняться выше, в горы, как духота, вслед за лесом, отступала. Гидеон не любил равнины, но горные луга манили его безлюдьем и тишиной. Он часами сидел в траве и наблюдал ни за чем и за всем сразу. Он не мог вкусить пищу, глотнуть воды, почуять запахи,

приятные и не очень, но порой, шагая по неведомым людям тропам, он вдруг замирал, как громом пораженный странным чувством, далеким воспоминанием о пряных, волнующих ароматах, что приносил с высокогорных лугов странник-ветер. Тогда он, охваченный тоской по прошлому, бросался на поиски воспоминаний и себя, и не было для него времени года более тяжелого, чем весна, перерождающаяся в лето. Всюду буйствовала жизнь, изо всех укромных уголков восхваляли её земные твари, и Гидеон, вслушиваясь в их восторженные песни, нетерпеливо ждал нового воспоминания, чтобы на толику мига вновь ощутить себя живым.

Хижину лесника - покрытый мхом по самую крышу низенький домик - Гидеон использовал как ориентир. Отсюда к горам вела оленья тропа. Зимой лесник подкармливал изголодавшихся животных, а весной самцы, обзаведясь рогами, уходили в высокогорье, чтобы там вступить друг с другом в схватку за привередливых самок. Сейчас бои были в самом разгаре.

Гидеон из-за деревьев наблюдал за хижиной. Снаружи она выглядела заброшенной.

– Что же стоишь, скиталец?
– раздался позади дребезжащий старушечий голос. Его обладательница, видимо, скрывалась за валунами, на которых лесник зимой выкладывал соль для оленей.
– Не робей, заходи, коли помощь нужна.

Гидеон не обернулся. Раз так называемая "ведьма" не видит на нем метки проклятья, то и разговаривать с ней не о чем. Но что мешает над ней подшутить?

– А сможешь помочь?
– спросил он.

– Дай-ка взглянуть на тебя.

Гидеон обернулся, но капюшона не снял. На валуне сидела крошечная, сморщенная старушка. Седые прядки выбились из-под легкой шелковой косынки и падали на не по возрасту ясные, голубые, как небо, глаза. Ведьма подняла толстую ветку, служившую ей тростью, и ткнула ею в Гидеона.

– Скинь капюшон, скиталец.

– Вдруг испугаешься до смерти?

Старуха улыбнулась, показав редкие гнилые зубы, но когда Гидеон развязал веревку и откинул ткань, улыбка мигом сошла с бледных губ.

– Испугалась, - с сожалением заметил Гидеон.

Ведьма задумчиво разглядывала его и что-то тихо шептала себе под нос.

– Ну? Поможешь мне?
– нетерпеливо поинтересовался скелет.

– Значит, пришло время, - она вздохнула и, соскользнув с валуна, направилась к хижине.

– Что?
– Гидеон клацнул челюстью и, заинтригованный, поспешил за ведьмой.
– Эй, постой. Что ты сказала? Какое время?

Старуха на удивление резво обернулась и, взмахнув тростью, ударила Гидеона по голени.

– Корона воссияет над городом призраков, - возопила она на весь лес.
– Когда лев попросит указать дорогу, стрелец поведет его к центру круга, ибо пришло время менять фигуры!

– Стой!

– Уходи, проклятый!

– Да подожди же! О чем ты?

Старуха ещё пару раз огрела его тростью, чтобы не мешал идти, и, вкатившись в хижину, захлопнула за собой дверь. Гидеон принялся стучать, едва ли не выбивая кости из пальцев, потом, не дождавшись ответа, забарабанил по закрытым ставням. Хижина хранила молчание.

– Открой дверь, ведьма! О чем ты говорила?!
– орал он, носясь вокруг домика. Когда терпению пришел конец, Гидеон снес дверь с петель и, с грохотом вломившись внутрь, замер на пороге. В хижине было

темно, паутинно и пусто, только у развалившейся печки тлел маленький, но сияющий ярко, как звезда на полуночном небе, уголек. Гидеон наступил на него, и тот рассыпался тысячью искр.

– Нравится вам играть чужими жизнями, - собственный голос показался чужим и далеким. Гидеон заговорил громче и неожиданно для самого себя сорвался на крик.
– Бросаетесь заклятиями, придумываете загадки, издеваетесь и смеетесь над нами! Ломаете наши жизни и не даете покоя после смерти! Да падут проклятья, коими вы калечите живых, на ваши головы и на голову вашего бога!

Никто ему не ответил. В хижине было темно и пусто, как в его черепе. Как в его собственном доме.

Сняв с плеча лук, Гидеон вышел наружу, огляделся и сел на корявые ступени крыльца. Ему вдруг расхотелось идти в горы. Он подумывал вернуться к мельнику, поговорить о жизни в городах, а через пару деньков наведаться в деревенский трактир - перекинуться в карты. Правда, с ним играть не любили - он не пил, скрывал лицо и ему везло.

Лицо... Вскинув руку, Гидеон коснулся острого подбородка, потрогал зубы, залез в дыру над верхней челюстью, где у живых положено располагаться носу. У него ведь тоже когда-то были нос, губы, глаза, волосы, уши, но теперь он совсем позабыл, как выглядел раньше. А дома хранят его портреты, дома ждут те, кто помнит его живым. Но стоит ли поворачивать назад, если он так ничего и никого не нашел? Им нужна помощь, а он снова вернется ни с чем, усталый, ожесточенный... мертвый. Но что, если, ответы появились, но те, кто ждет, не могут его найти? Его путь был долгим, и прошло почти тридцать лет, прежде чем принц осознал, что...

– Пора возвращаться, - тихо произнес он.
– Пускай я не помню своего лица, но забыть дорогу домой не имею права.

Лев

– Будет гроза, - сказал Алтангэрэл. Коинт хмуро посмотрел на маленького ученика Фирмоса. Обычно юный чародел, дабы не раздражать окружающих вельмож, таился в тени, но в дороге до Оленьего раздола отчего-то предпочел держаться подле короля. Коинта не покидало ощущение, что мальчишка пристально наблюдает за ним своими черными глазами. Юный маг и раньше видал короля, и непонятно было, что ему теперь взбрело в голову.

– На небе ни облака, - проворчал Коинт, отворачиваясь. Солнце палило нещадно, и даже раскинувшаяся на пути роща обманула ожидания путников. В тени листвы было душно, липли мошки и мухи. Лошади фыркали, дергали ушами, трясли гривами, недовольные. Коинту предложили пересесть в повозку, но король, не сказав ни слова, ударил коня в бока и проскакал вперед, дав понять, что желает побыть один. Как оказалось, мальчишка сего жеста не понял.

– Точно говорю - быть грозе, - заявил юный маг. Его маленькая, сухонькая лошадка буланой масти пританцовывала перед рослым вороным короля.

– Это все, чему тебя научил Фирмос? Чуять непогоду?

– Нет, - Алтангэрэл пропустил насмешку мимо ушей.
– Чуять непогоду меня выучил верховный шаман Соколиного племени, мой праотец.

Коинт искоса посмотрел на мальчика. Фирмос любил диковинки. Из путешествия к кочевникам за Восточное море он привез себе ученика - смуглого, кривоногого коротышку с глазами черными, как одеяния Клавдия-Скорпиона. Поначалу мальчишка терялся - при дворе его воспринимали, как неведомого зверька. Первое время говорил он плохо, а потому мало, больше слушал и наблюдал, вел себя скромно, почтительно и везде поспевал. Лучшего пажа не сыскать. Но Фирмос разглядел в юрком кочевнике то, чего не могли заметить остальные: гибкий ум, храброе сердце и безграничное терпение - три важных качества на пути к вершинам магии.