Тринадцатый двор
Шрифт:
Никандр окинул взглядом её округлые формы и серьёзно поинтересовался:
— О себе говоришь? Конечно, с таким брюхом не сразу сообразишь, что беременна.
Василий и Валентин засмеялись.
Оказалось, и Никандр, и женщина-врач, обидевшаяся на слова Уздечкина, пришли к Мартышкину за спиртом. Получив желаемое, они удалились.
Хлебнули спирта и Грешнов с народным целителем. Закусили яблоком, и Василий стал рассказывать об отсутствующей жене:
— Наташка сначала была замужем за сыном высокопоставленного чиновника из Госплана. Но он не жил с ней, как с женой. Родители им на свадьбу однокомнатную квартиру подарили,
Выпили ещё, Василий захмелел и продолжил:
— И вот, когда в тесном общении с Начинкиной я достиг кульминации чувств, то есть того самого момента, что предшествует развязке. Так сказать, сексуальной судороги перед последней точкой соития… Момента наивысшего эмоционального напряжения и величайшей ответственности мужчины перед женщиной. В этот самый момент получаю по потной спине удар солдатским ремнём. Наотмашь! Причём, пряжка пришлась аккурат промеж лопаток. Мелькнула мысль: «Не покойный ли Юрок с того света вернулся?».
— От кого пострадал?
— От Доминика. Её сыночек таким образом меня поприветствовал.
— Ему же хочется братика или сестрёнку.
— Не смешно.
— А если серьёзно, то так рассудка недолго лишиться, — согласился Мартышкин. — Давно это было?
— Да говорю же, — вчера. Слушай дальше. Получил я ремнём, впопыхах оделся и убежал. Оказывается, Нинкины трусы на себя напялил. А дома разделся, ничего не подозревая, и хожу. Наташка стала нервно смеяться, спрашивала, не собираюсь ли я сменить ориентацию. Но я намеков не понял. И только сегодня обнаружил на себе женские трусы «неделька». Они и сейчас на мне. Хочешь посмотреть?
Целитель отказался.
Выпили ещё спирта и сильно захмелели.
— Бандиты пришлые объявились, — сказал Василий. — Хотели меня избить да номер у них не удался.
— Жаль, — сказал очнувшийся от пьяной дрёмы Мартышкин.
— Чего тебе жаль?
— Что номер не удался.
— А я думал, что меня не избили.
— А почему тебя не избили?
— Потому что руки коротки и ростом не вышли. Дети ещё, разборки со мной устраивать.
— Почему дети хотели тебя избить? Ты их, наверное, обидел как-нибудь?
— Если бы я их обидел, они бы в канаве валялись. А они ходят, улыбаются. Должно быть, уже винище пьют.
— А кто им вина купил?
— Сами купили.
— Зачем же детям продали вино?
— Сейчас кому угодно продают.
— Какие хорошие времена. А нам не продавали. Мы взрослых просили купить.
Приятели вышли из здания поликлиники проветриться, но спирт с яблоками и стаканчиками прихватили с собой.
Грешнов поинтересовался, о чём народный целитель мечтает.
— Мечтаю овладеть необыкновенным даром Галли Матье, — серьёзно ответил Валентин. — Он капли и таблетки заменил
— Фармацевтам это не понравится. Он что же, над больными смеялся? Это нам знакомо.
— Не говори глупостей. Он умел смешить больных. Они смеялись, и хворь отступала. Лекарства были не нужны.
— Если сейчас наблюдается недостаток лекарств, то это не значит, что они не нужны.
— Да слушай же ты! Придёт к больному, рассмешит и уйдёт. Мне иногда кажется, что я обладаю этим даром.
— Сегодня, с селедочницей, ты меня рассмешил, — согласился Василий.
— О, смотри, твой дед идёт с клюшкой «Эфси».
— Точно. Пётр Кононович. Он любит в поликлинике в очереди с людьми посидеть, поболтать. Эй, хоккеист, хромай сюда!
Петр Кононович шел в поликлинику, опираясь на хоккейную клюшку.
— Удобная вещь, — пояснил дед внуку и обращаясь к Валентину, спросил. — Простите, забыл вашу фамилию?
— И бабин шарф на себя нацепил, — не отвечая на вопрос, обсуждал подошедшего целитель.
— Как? «Бабин»? А не ваш ли родственник получил золотую медаль, э-э-э…
— Мой, — смеялся и кивал головой Мартышкин.
— … Э-э-э, государя императора на Первой Всероссийской выставке рогатого скота?
— Дед, тебе сколько лет?
— Десятый десяток разменял.
— Оно и видно.
— Плохо выгляжу?
— Выглядишь хорошо, вопросы у тебя… старорежимные. Не Бабин я. Фамилия моя — Мартышкин.
— Мартышка? — испуганно переспросил дед Пётр и стал пристально всматриваться в собеседника, имевшего в чертах лица что-то обезьянье.
Василий захохотал во всю мощь своей широкой груди:
— Ты нашего деда хотел подкузьмить, так он тебя сам поддел.
Пётр Кононович тотчас перестал всматриваться, примиряюще подмигнул целителю, улыбнулся и, взяв в руки стаканчик, сказал:
— Мне чуть-чуть, — годы уже не те.
Через некоторое время беседа была уже в разгаре, можно было услышать крепкий уверенный голос деда Петра:
— Я Брежнева помню ещё с тех пор, когда он слесарем на заводе работал.
— Это хорошо, что помните. Что же это за завод? Какой год?
— Тридцать первый год. Днепропетровский металлургический завод имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. Не то хорошо, что я его помню, а то, что и он меня не забыл. с жилплощадью на старости лет помог.
— Я слышал, он был первым секретарем Днепропетровского обкома партии.
— Это уже после войны. С сорок седьмого по пятидесятый год. А до этого он был первым секретарем Запорожского обкома. Ох, какая же, деточки, страшная война была, вы себе представить не можете. Сколько людей замёрзло, сгорело, было пулей убито. Я сам был частью и того, и другого. Был много раз ранен, разрывная пуля у самого сердца навылет прошла. И убивал, и резал, а как же, без этого на войне не обойтись. Державам до войны тесно было. Сколько миллионов убили, сколько вдовами-сиротами сделали, — успокоились, вздохнули облегчённо. Снова стали сеять, строить, детей рожать. Глупо человек живёт на земле. Против всякого здравого смысла. Взять хоть, для примера, моего Василия. Прошлым годом поехал в Крым за помидорами. Весел был накануне. Я ему говорил: «В дороге не пей, в карты не играй». Так он стал пить и играть, ещё до Тулы не доехав. Вернулся без помидоров, в чужой одежде, обвинил во всём меня: «Откуда ты знал, что я буду пить и в карты играть? Ты это или сам всё подстроил или сглазил меня».