Тринадцатый двор
Шрифт:
— Поле — это термин. Если говорить проще, то это так называемый «тонкий», невидимый человеческому глазу, мир. И в этом невидимом человеческому глазу мире находятся фантомы, двойники больного человека.
— Фантомасы, — не выдержал Василий и Никандр с Владом дружно рассмеялись.
— Нет, фантомы, — строго поправил претендент.
— Да понял. Шучу. Рассказывай.
— В этом астральном мире множество фантомов больного, и каждый держит на плечах свой камень. Эти камни — не что иное, как обиды человека на окружающих и на себя самого. Что я делаю? Я беседую с фантомом, спрашиваю,
— Как же ты всё это узнаёшь? Я имею ввиду, на самом деле.
— Надо внимательно слушать, пациенты, сами того не замечая, всё о себе рассказывают, — по свойски поделился лжелекарь.
— Ах, вот оно как! Ну-ну?
— Я уговариваю больного обиду забыть, то есть простить. Заплатишь за одно посещение тысячу долларов, поневоле забудешь. Опять возвращаюсь в астрал, в «тонком», невидимом глазу мире, мы вместе с фантомом моего пациента закапываем этот камень, то есть ликвидируем причину болезни.
— И большие булыжники попадаются? — смеясь, поинтересовался Василий.
— Если человек состоятельный, то иной раз размерами со скалу, — тоже начиная по-свойски хихикать, говорил Аполлон. — Встречались даже горные цепи, «монбланы».
— Как же ты их там закапывал? Куда?
— А не закапывал, — почти восхищенно сообщил претендент на должность врачевателя, — от этих обид я уводил фантом в сторону. Делал так, чтобы он не был энергетически привязан. В этом и заключается принцип моего целительства.
— Это я уже понял, — сказал Грешнов. — Ты до того, как стал целителем. не землекопом ли трудился?
— Кооператором на Курском вокзале. Торговал пирожками с утиным мясом. Своя палатка была, восемь точек.
— А до кооператива?
— А до кооператива был «большим человеком». В Советском Союзе ответственный пост занимал.
— А как же…?
— Просто. Рухнула страна, и все её посты ответственные и не слишком полетели вместе с ней в бездну. И тот, кто выше сидел, больнее ударился, многие насмерть расшиблись.
— Говори, говори, мы слушаем.
— Мир «бывших» ужасен. Как только я пришел в себя и зализал раны, стал бороться и пойду до конца.
— С кем боролся? С уродами или с людьми?
— А ты, Василий, сам-то кем себя считаешь? — с заискрившимися злобой глазами спросил претендент, сообразивший, что это просто спектакль, а не экзамен на вакансию.
— Уродом, — искренно ответил Грешнов.
— Значит, как я понимаю, будем бороться с людьми.
— А ты, смотрю, не отвязал своего «фантомаса» от «монблана» обид на род человеческий. Правильно, Аполлинарий, я это понимаю?
— Меня зовут Аполлоном, и по-моему, я тут целитель, а не вы.
— А по-моему, мы, — сказал Василий, — и таких, как ты, будем выявлять и излечивать.
Грешнов подбежал к лжецелителю и хватил его кулаком по зубам. Тотчас на Аполлона накинулись и Никандр с Владом.
Расправившись с бывшим «большим» человеком, не сдавшим экзамен на замещение Мартышкина, обитатели подвала зажили привычной жизнью.
Сидя
— Да, надо и о доме не забывать, — сказал Грешнов.
Заполнив журнал дежурств и проинструктировав своих сотрудников на предмет того, что в подвале постоянно должен кто-то находиться, хотя бы сегодня, на случай внезапной проверки Львом Львовичем, Василий побежал переодеваться.
Дверь в квартиру он постарался открыть беззвучно. А вдруг Наталья дома с любовником, а не на выставке. Погладил лежащую на коврике Берту, прошёлся на цыпочках по коридору и в комнате застал неожиданного гостя. А точнее гостью, — это была тёща. Мелькнула мысль, — развернуться и уйти, но подслушанный разговор задел за живое. Бабка учила внучку житейской мудрости.
— Я хотела стать женой военного, — говорила Клавдия Васильевна, — но жизнь распорядилась по-своему. Сначала мечтала о молодом генерале, о том, как буду завязывать ему шнурки на ботинках, затем — о немолодом полковнике, как закину ему ноги на погоны. Через какое-то время — о старом майоре, как подниму ему его опустившуюся самооценку. Но не нашлось ни капитана, ни лейтенанта, ни даже прапорщика. Родила дочку от белобилетника, который мне всю жизнь испортил. И сижу теперь в регистратуре стоматологической поликлинике, с утра до вечера общаюсь с больными озлобленными людьми. Располнела, превратилась в натуральную свинью. Кроме ненависти, в сердце ничего не осталось. Олеся, тебе одиннадцать лет, а всё дура-дурой, о мужчинах ничего не знаешь. А тебе с ними жить, в одной постели спать. Запомни, у них на уме всегда только одно, а ты так должна себя вести, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
— Ничего, мама, — вступил в разговор Василий, выходя из укрытия. — Подрастет, — познакомится с ними, возможно, с кем-то сойдётся характером. Нам школу ещё закончить надо. Я знаю, что в школу только завтра. Дочка, какую задачу по математике вы разбирали вчера с мамой?
Олеся взяла в руки новенький учебник, открыла заложенную страницу и стала читать:
— Куб со стороной один метр, распилили на кубики со стороной один сантиметр. Сколько…
— Постой, погоди! — замахал руками Грешнов, — не давая дочери дочитать условие задачи. — Дурь какая-то. Это столько работы, что ты даже не представляешь. Не хочу даже думать над этим. Тот, кто её сочинил, никогда не работал на заводе. А в аду, куда он, несомненно, после смерти попадёт, черти заставят его свою голову дурную пилить на эти маленькие кубики. Уф! Даже сердце заболело. Не ходи, дочка, в школу, здоровье надорвёшь.
Взяв в комоде чистые трусы, Василий побежал снова в подвал.
Спустился по ступеням и застал там такую картину. Сморкачёв и Уздечкин крутили бутылочку и целовались. Оказывается, приходила Начинкина и какое-то время ожидала Василия. Она и предложила развлечься. Отошла на «две минуты», а чтобы не прекращать игру, «оруженосцы» крутили «снаряд».
— Хватит целоваться, — рявкнул Грешнов. — Заголубели, что ли? Даже Нинка как-то подметила, что поведение ваше смахивает на латунный гомосексуализм.