Тринадцатый двор
Шрифт:
— Короче.
— Короче, я пришёл на работу и сказал начальству: «Меня укусила собака, мне надо явиться к семнадцати часам на укол в травмпункт».
— Каждый день пришлось кататься? Сорок уколов?
— Да, сорок уколов. Не помню, вроде каждый день мотался.
— Ты говоришь, изучал суть вопроса. Сколько делают уколов, в зависимости от того, куда укусили? Если обезьяна укусила за нос и за руку, сколько уколов?
— А неважно, — с простодушием недалекого человека сказал Шептунков, — если Бася её укусила в лицо, то ей бессмысленно делать
Улановская впала в предобморочное состояние.
— Ну, а если твоя Бася не бешеная? — уточнил Лев Львович.
— А если не бешеная, то Ванду можно и не колоть. Я читал о вирусе бешенства, знаю, что он из себя представляет, как распространяется и прочее.
— Не отвлекайся. Вот укусила Бася Ванду за нос, и ты говоришь, что красавица, гордость города Варшавы, умрёт теперь в любом случае, если обезьяна бешеная. А если уколы сразу вколоть?
— Ей не успеют столько уколов вколоть. Она умрёт в течение десяти дней.
Улановскую трясло крупной дрожью от этих «сказок». Лев Львович её утешал:
— Успокойся. Мы всё это гипотетически. Обезьяна же не бешеная. Правда, Олег?
— А как мне в этом убедиться? — осведомилась Ванда.
— Да, как узнают, что животное не бешеное? — поинтересовался Ласкин.
— Надо предъявить в травмпункт обезьяну или собаку, там ей вскроют черепную коробку и посмотрят, бешеная или не бешеная.
— Неужели придётся убивать твою обезьяну?
— Надо взять мозговую ткань на анализ. Только по мозговой ткани, исключительно, — убежденно говорил Олег. — Понимаете, в чём дело? Анализы крови, слюны и так далее не дают ясного результата. Невозможно понять по этим анализам, бешеное животное или здоровое. Только анализы мозговой ткани.
— А кто будет убивать обезьяну? Кто будет этим заниматься?
— Вот в травмпункте этим и занимаются.
— Вскрывают мозг обезьянам?
— Вскрывают.
— Это ты фантазируешь?
— Правду говорю.
— Это очень ценная информация. Обезьяну твою мы убивать не станем. Или станем? Ванда, как ты на это смотришь? Может и уколы делать не будем? Или будем?
— Барбара за нос меня не кусала, только за руку меня цапнула.
— Хорошо. Если не за нос, а просто за руку укусила?
— Тогда ей могут уколоть для профилактики. Вот мне сорок восемь уколов сделали только потому, что укус был в левую руку. Если бы укусила за правую, кололи бы в два раза меньше. А если бы за ногу, то обошлось бы шестью уколами.
— То есть, собака кусает за ногу, и тебе колют всего шесть уколов?
— Да.
— А Шалопут, сказочник, врал, что ему сорок вкололи. Причём он нашёл в стеклянном медицинском шкафу большой шприц, и вколол их себе сам все сразу. «Температура под сорок, понос, рвота, но в мужском отношении после этого стал себя чувствовать восемнадцатилетним похотливым призывником».
— Сразу сорок уколов никто не делает. Да и невозможно. Делают по два укола в день, с интервалом
— Сколько в очереди?
— До четырёх человек, не больше. Очень удобно. Сделали, — вышел, и все ожидают второго укола.
— И через двадцать минут второй?
— Да. Двадцать минут ждёшь, и тебе второй укол лупят.
— Значит, тебе полный курс за двадцать четыре дня сделали?
— Нет, объявляли определённые перерывы. Я не помню, как и сколько, но всё это растянулось на два месяца.
— А если ты не доколол эти уколы и прекращаешь?
— Ну, это уже твои проблемы. Здоровому точно ничего не будет. А если больной — не знаю.
— А какие побочные явления от этих уколов? — допытывалась Ванда.
— Только один — нельзя пить.
— Воду?
— Алкоголь, конечно.
— А укол болезненный? — поинтересовалась Улановская.
— Больно было только раз, да и то из-за непрофессионализма медицинской сестры. Мне кололи абсолютно безболезненно и без следов. Я ходил к родственнице-медичке, и она, посмотрев, сказала: «Удивительно. Без воспаления, без кровоподтёков». Она привыкла, что когда колют, появляется синяк или воспаление. А мне — аккуратно, никаких последствий.
Вернёмся к Ивану Даниловичу, грудью рассекающему утренний прохладный воздух в ускоренном беге.
По пути на Москву-реку Грешнов вспомнил, как одеваясь для пробежки, поссорился с матушкой. Юлия Петровна проснулась вслед за сыном и заметив спортивную сумку, собранную им, строгим голосом сказала:
— Ни в какой Крым ты не поедешь.
— Мама, не стыдно? Деда ведь отец твой родной.
— Не стыдно, потому что, во -первых, всё это блажь, а во-вторых и главных… Пока не было вас, думала о родителях. Появились свои дети, — думаю только о вас.
— Так нельзя.
— Это закон природы. Родители думают только о детях.
— Кто будет думать о стариках? Получается, они никому не нужны?
Юлия Петровна отвела глаза в сторону.
— Успокойся, ни в какой Крым я не собираюсь. Это вещи для съёмной квартиры, — выходя сказал Ваня. — И не просил меня дед ехать в Крым.
«Соврал, да ещё, уходя, дверью хлопнул. Ужас!», — казнил себя Грешнов и удивлялся, насколько подчас бывал несдержан и проявлялось это особенно в общении с близкими.
На правом берегу Москвы-реки была оборудована спортивная площадка с турником и брусьями. Стоял деревянный домик без окон, в котором хранилось «железо», — штанга, гири, гантели.
Рядом с домиком, стараниями Льва Львовича, построили просторную, как деревенская изба, рубленую баню.
Собственно, на эту спортивную площадку Иван Данилович и спешил.
Спустившись по лестнице с высокого берега, Грешнов обратил внимание на шорох в ближайших к тропинке кустах. В следующее мгновение из зарослей выскочила обезьяна и прыгнула ему на грудь. Он еле успел подставить руки, чтобы её принять.