Тринадцатый двор
Шрифт:
Уздечкин со знанием дела исполнил роль хозяина. Грузчикам из мебельного он показал, куда ставить диван, а из данных ему для расчёта денег передал им только четвёртую часть. Грузчики стали роптать.
— Нас же четверо, — возмущались они.
— Вы бы ещё вдесятером пришли, — спокойно отвечал Никандр. — Вижу, вы всё перепутали.
— Чего мы перепутали?
— Вы, наверное, решили, что я у вас деньги прошу. Так я у вас не прошу, я вам даю. Идите и помните мою доброту.
Проводив недовольных грузчиков, Уздечкин вспомнил о втором
Отказавшись от предложенного чая, Никандр выпил рюмку водки и, не мудрствуя лукаво, сказал:
— Послали узнать, всё у тебя с Мишей или Профессору можно на что-то рассчитывать?
Изменница заплакала. Всхлипывая, стала жаловаться на супруга:
— Хотя бы маленький перл, я же всё-таки женщина.
Много ещё разных слов говорила Каракозова. Уздечкин к ним не прислушивался, считая, что ответ получен. На прощание выпил ещё рюмку водки и ушёл.
Вернувшись в подвал, доложил то, что услышал:
— Что она? Как? — кинулся к нему протрезвевший Каракозов.
— Плохо. Плачет. Говорит: «Я ведь женщина, а Миша Профессор меня мало пёр».
Каракозов так и ахнул, подумав: «Пускаться в подобные откровения с человеком, которого видишь в первый раз?». Михаил Андреевич всмотрелся в глаза чайного цвета. Глаза не лгали. Цыган смотрел на него спокойно, во взоре преобладало сострадание.
Столь пристальное внимание к своей персоне Никандр растолковал по-своему. Решил, что от него ожидают более подробного отчёта. Подумал и добавил:
— Известное дело, женщина любит двух вещей.
— Каких? — с интересом спросил Каракозов, рассчитывая услышать мудрый совет от человека, прожившего немалую жизнь.
— Почаще, подольше. Да подлиньше, потолще, — с неподдельной искренностью поделился Уздечкин жизненной мудростью.
Василий глянул на вмиг побелевшее лицо Михаила, плеснул ему водки в стакан и закричал на Никандра:
— Молчи, дурак! Твоё мнение никому не интересно!
2
Вечером Василий зашёл к Начинкиной и стал жаловаться.
— Миша своим нытьём меня в могилу сведёт. Ходит по подвалу взад-вперед и твердит одно и то же. Больного человека слушать невозможно.
— А что он повторяет? — проявила интерес Нина.
— «Жить не хочу, хорошо бы умереть», и тут же хватает тонометр и начинает мерить себе давление. Откуда аппарат в подвале взялся, ума не приложу. Неужели от шарлатана остался?
— Серенький? Мой. Значит, у тебя его оставила, а сама обыскалась.
— Так говорю же, сидит и сиюминутно замеряет себе давление, боится внезапной смерти. Я раньше не знал, как выглядит сумасшествие, а теперь, насмотревшись на Мишу, знаю. Человека раздирают противоречивые желания. Он и жить не хочет, и умереть боится. Не может оставаться один, и рядом с собой никого не терпит. Закоренелый трезвенник,
— Бесы мучают, — резюмировала Нина.
— Это точно. А через Профессора и всех нас достают.
Грешнов стал подробно рассказывать, как покупали они Мише новый диван, как посылали Уздечкина в качестве парламентёра.
Нина вполуха слушала и одновременно с этим занималась любимым делом, — заводила музыку, комментируя Василию то, что доносилось из динамиков. Это была её защита от неприятностей мира сего.
— Ладзарелла-озорница, — выкрикивала Начинкина смеющимся голосом, — в исполнении Альдо Конте на итальянском языке. Мужчина, пригласите девушку на танец.
Василий с неохотой оставил стол и подойдя, обнял Начинкину в тот момент, когда песня закончилась. Грешнов решил вернуться к трапезе, но «девушка» вцепилась в него маникюрными коготками и удержала кавалера подле себя.
— А это, — «Джонни, ты не ангел», поёт Эдит Пиаф, — объявила Начинкина новую песню, зазвучавшую из динамиков. — Румынская народная в переводе на французский.
— Румынская? — усмехнулся Василий. — Заставлю Никандра выучить.
— А это — «Белла Донна», поёт Вико Торриани. «Белла, Белла донна, Белла дорогая», — подпевала Начинкина, — «Я тебя на закате ожидаю».
Песня после первого куплета закончилась и началась другая. Нина прокомментировала:
— «Марина, Марина», — поёт Клаудио Вилла.
— Ты — как диск-жокей. Не успеешь в одну вслушаться… Зачем так нарезала? — спросил Василий, улыбаясь, прижимая к себе Нину всё сильнее.
— «Нарезала»? Это тебе не колбаса. Это — попурри из песен зарубежной эстрады. О! Слушай! Ренато Карасоне, «Эй, мамб?, мaмбо Италия».
— Приятная песня. Хоть и старьё, но они у тебя все хорошие.
— Я без ума от этих песен. Ой! «Лягушка», поёт Франсис Лемарк.
— И как ты только имена и названия запоминаешь?
— «Ослик», Альдо Конте. «Мой чучарелло» — это «ослик».
— А эту я знаю, — обрадовался Грешнов, услышав вдруг знакомую мелодию. — «У самого синего моря, со мною, ты рядом со мною, и солнце светит прямо в левый глаз…».
— Это японская народная песня, а наши переделали.
— Молчи, Нинка, молчи! — поймав кураж, начал выступление Василий. — Говорит и показывает Москва! Передаём в прямом эфире мечты о будущем!
— О будущем?
— Да. Ведь я же, взгляни на могутные плечи мои, большой художник. Но нет пророка в отечестве своём. Помнится, ещё на службе в армии я так оборудовал Ленинскую комнату стендами и наглядной агитацией, что замполит передо мной встал на колени. Говорит: «Ты, Грешнов, стопроцентный, без примеси гений». Его за то, что он передо мной на коленях стоял исключили из партии и выгнали из армии. Кто-то нас видел и донёс. Какая-то злобная и завистливая… Я даже знаю, кто. От тебя секретов нет. Я сам же на него и донёс.