Тринадцатый двор
Шрифт:
— Сменить? — переспросил сутенёр. — А на что? В ОМОНе был два года, в «личке» год проторчал. Живёшь чужой жизнью, ни выходных, ни проходных. А тут чего? Бандюки свои, менты свои, бабла немеренно, работа непыльная, от добра добра не ищут.
— Правду говоришь? — усомнился Грешнов.
— Конечно, бывает, заезжают отморозки. Одни приехали, взялись права качать. Я повалил одного на землю, стал душить. Он аж посинел. Заскочили в машину, только их и видели. Случается, приезжают дикие менты, но и с ними вопросы решаем. Жить можно. Я здесь сам себе хозяин.
— Это как?
—
В помещение отделения милиции Роман вошёл, как к себе домой. Со всеми радушно поздоровался, в особенности с пожилым майором. С ним о девушках и заговорил:
— Где, Палыч, мои курочки?
— Как и положено, в курятнике.
Девушки сидели в железной клетке для задержанных вместе с пьяненьким невзрачным рыжеволосым мужчиной.
— Не щупали? — спросил сутенёр.
— Обижаешь, Ромка, мы люди дисциплинированные. Только с разрешения… — майор так и не закончил, не сказал, с чьего разрешения, переключился на другую тему. — Слушай, как эти верблюды, не воняли?
— Не особо. Да и я им такой пурги нагнал. Они кричат: «Менты — козлы!», и я кричу: «Менты — козлы!». Поверили.
Палыч, слушая весёлый рассказ Романа, умильно улыбался. Но вдруг, перестав улыбаться, стал по-отечески наставлять:
— Вообще-то, нельзя допускать, чтобы голос на тебя повышали. Я считаю, за это надо обязательно наказывать. И потом, объясни ты мне, старому, что это за слово такое «менты»? Смысла не пойму.
— Когда я был в ОМОНе, это слово у нас расшифровывалось так: «МЕсто Нашей Тревоги», — растерянно пояснил Роман, явно не ожидая такого вопроса.
— Не понимаю, — огорчился Палыч. — Эти слова: «мусор», «легавый», я их даже за оскорбление не воспринимаю. МУСР — это аббревиатура Московского Сыскного Розыска.
— «Уголовного» пропустил, — подсказал Роман.
— Да. Московский Уголовный Сыскной Розыск. Так было ещё при батюшке-царе. После революции слово «сыскной» убрали, получилось «МУР». А «легавыми» называли из-за значка на отвороте пиджака. Там у сотрудников был приколот значок с изображением головы охотничьей собаки. Мол, не уйдёте, всё равно достанем. А что за «мент»? Да ещё и в ругательном смысле.
— В ругательном смысле не знаю, — отрезал Роман и перешёл к делу. — Вот твоя сотня гринов. Я тебе должен был. В расчёте? Давай моих курочек, а то, смотрю, им здесь понравилось. Пригрелись на жёрдочке, не хотят уходить.
— А что? У нас, как дома. Оставил бы, Рома, одну, для дела. Она бы полы нам помыла в качестве профилактики. Длинноногую газель не прошу, сразу видно, к труду не приучена. А вот эту бы, цыганистую, в синем платье…
— А что, может, оставим? — обратился Роман к Ване с издевательским вопросом.
У Грешнова от такого коварства чуть было ноги не подкосились. Он даже рот открыл, готовясь сказать что-то нелицеприятное.
— Шучу. Успокойся, — остановил его сутенер. — Сам видишь, Палыч, этих никак нельзя. Полы мыть я тебе другую пришлю. Будут блестеть.
— Смотри, Ромка, не обмани, — сказал майор, заискивая, и вдруг, ни с того ни с сего ударил
Чтобы не быть невольным соучастником избиения, Ваня развернулся и пошёл на выход. Но в коридорах заблудился и забрёл в грязную комнату, где прямо на полу в форме лежали два мертвецки пьяных милиционера. Третий их товарищ, ещё державшийся каким-то образом на ногах, увидев Грешнова, стал махать на него руками и в доказательство своей трезвости выговаривать:
— Мяу-мяу…
На счастье Ивана Даниловича объявился Роман и вывел его на свежий воздух. Пока шли коридором, сутенёр говорил:
— Беги скорей отсюда. Насмотришься, станет не до баб.
Получив оговоренные семьсот долларов и усадив Грешнова с девицей в такси, Роман на прощание сказал:
— Заглядывай, подпольный миллионер, всегда буду рад. Сделаю скидку, а с этой делай что хочешь, только не убивай.
С этими обязательными для сутенёра, но такими жалкими и напрасными для человека словами, он захлопнул дверцу автомобиля и отвернулся.
3
Ключ легко повернулся в замочной скважине, и металлическая дверь, ведущая в подвал, открылась.
— Чувствую себя Буратино, — сказал Ваня, демонстрируя Тане громоздкий ключ жёлтого цвета с двумя бородками.
— Ах, да! Золотой ключик, — восхитилась журналистка. — Сказка заканчивается у самой двери, а в нашем случае всё только начинается.
Оказываясь впервые в так называемом «подвале Василия», люди, как правило, сравнивали увиденное с пещерой Али-Бабы. На стенах висели картины. У тех стен, на которых не было картин, стояла старинная мебель. Буфеты, столы, диваны, огромная золочёная клетка с живым попугаем, бронзовые и фарфоровые статуэтки, кресла, антикварные книги в старинных шкафах. На кухне стоял огромный промышленный холодильник с дверцами, как у платяного шкафа. В подвале была настоящая кухня с вытяжкой и газовой плитой, с раковиной и разделочным столом. Имелся санузел и ванная комната. Всё было отделано дорогими материалами и сделано качественно, по высшему разряду.
Осталась нетронутой только комната, в которой располагался когда-то красный уголок. Когда в подвале хозяйничали водопроводчики, в этом красном уголке жэковские работники проводили общие собрания своих сотрудников, домовые активисты — товарищеские суды над алкоголиками и дебоширами.
Всё это кануло в лету вместе со страной под названием Советский Союз. Остались атрибуты прежней жизни. На стенах болотного цвета так и висели плакаты по гражданской обороне, изображавшие людей в прорезиненных костюмах химзащиты, находящихся среди руин. Самоотверженно борющихся с последствиями атомной бомбардировки. В советские времена эта комната была сплошь заставлена стульями. На данный момент стулья были убраны, вынесены на свалку. А прямо по центру бывшего красного уголка стоял большой бильярдный стол.