Тринадцатый двор
Шрифт:
Нинка захохотала.
— …Но дело не в этом, — продолжал Василий. — Понимаешь, замполит, зная, что я на него донесу, что его исключат из партии и выгонят из армии, просто не смог не встать передо мной на колени.
Нинка захохотала громче прежнего.
— Такова сила искусства, дорогая моя. Настолько мощное он получил потрясение.
— Что же ты там нарисовал? Ленина с длинными волосами?
— Лучше, значительнее. Одной тебе, как на духу. Ведь я не просто большой художник, но ещё и размашистый. Можно сказать, баталист. Мне не колонковые кисточки, а малярные квачи подавай. Конские хвосты на древках.
— А почему квачи?
— Потому что они «квакают»,
— Поеду, — смеясь, сказала Нина. — На край света пешком пойду. И куда ты только меня не звал, — и в Рим, и в Сантьяго, и на Кубу. Хорошо с тобой, всегда что-нибудь сочинишь, придумаешь.
— Не сочиняю. Хоть завтра с тобой поехал бы. Но там же южное полушарие, там ещё зима. А зимой океан замерзает до волнорезов. Знаешь, я ведь там, в ихней проруби кита поймал.
— Не знаю. Про кита ты ещё не рассказывал, — засмеялась Начинкина.
— Ну, конечно, не семнадцатиметрового, маленького, детёныша. Девять метров тридцать семь сантиметров. Там же проруби огромные. Я удочку забросил и за нижнюю губу его подцепил, подтянул к кромке льда, дал ему воздуха понюхать, чтобы голова закружилась, да как огрел молотком по носу. А нос у китов — самое слабое место. Он и околел. Из его усов мне местные женщины свитер, варежки и три пары носков связали. А из туши китовой десять вагонов тарани нарезали, насушили под жарким чилийским солнцем. Девять вагонов я в Сантьяго отправил, продать на центральном рынке, а один раздарил местным выпивохам.
— Не жалко было?
— Жалко. Но зато целый год попивал дармовое пиво. Зайду в их пивную, и меня угощают. Печень новая была, сбоев не давала. Пожил я там в своё удовольствие.
Нина хохотала до самозабвения. Она бесконечно могла слушать простодушное враньё Василия, но как только музыка закончилась, они вернулись к столу.
— Плечо болит, — пожаловался Грешнов. — Ты по утрам зарядку делаешь?
— Не делаю, — переместившись к Василию за спину и разминая ему больное место, созналась Начинкина. — Мне зарядку делать лень. Хотя это и неправильно.
— Что же ты делаешь, когда просыпаешься? Всегда такая свежая, бодрая.
— Просыпаюсь не раньше девяти. Потянусь в постельке по-кошачьи, ручки, ножки. Сделала потягушечки, пошла умываться. Хорошенько вымыла уши, интимные места.
— С этого места поподробнее.
— Включила музыку, потому что без музыки жить не могу. Слушаю её и одновременно крашусь, одеваюсь, убираю постель.
— Ты обещала рассказать подробно.
— Умываюсь, лицо мажу дневным кремом «Зелёный чай», фабрика «Свобода». Это лёгкий крем. Наступят холода, стану мазать лицо жирным кремом. Как только крем впитался, достаю косметику, ватные палочки, вату и начинаю наводить макияж. Сначала веки припудриваю, чтобы тени легли ровно. Тени у меня итальянские, не самые дорогие, но главное, качественные. Использую два цвета, — золотые и коричневые. Сначала мизинец опускаю в пудру, чтобы не был жирным, а потом в золотую тень. Накладываю, растушёвываю, а потом кисточкой смахиваю, что на щёку под глазом осыпалось, пока я наносила. И растушёвываю, чтобы было незаметно, естественно. Растушевываю специальной большой кисточкой. Потом беру маленькую кисточку, немножко скребу коричневую тень и наношу уголок, стрелочку делаю, а потом вокруг века обвожу. Верхнего и нижнего. Потом опять беру
— Когда же глаза красишь?
— Вот, после этого беру тушь, моделирующую коричневую, немецкую, очень хорошую, потому что реснички разделяются и держатся отдельно. Тушь держится весь день, не осыпается, вещь качественная. Сначала верхние реснички накрашу, затем нижние. Потом беру карандаш для бровей цвета «смоук», в переводе с английского «дым», — он серо-чутькоричневый. Я бы сказала, серый. Чтобы не были чёрными и не были коричневыми, а были естественными и выразительными. Начинаю разрисовывать брови этим карандашом. У меня и тушь коричневая, и тени коричневые. Чёрный цвет не использую. Я — шатенка и мне коричневое лучше. Я не яркая блондинка, не брюнетка, — им подходит чёрная тушь. Припудрила носик, щёчки, лобик. Губы крашу помадой без контура. Помада яркая, ложится хорошо, плотно окрашивает, контур не нужен. А духами — в самый последний момент, когда в окно увижу «солнце моё» с Бертой на поводке.
Нина засмеялась и прокомментировала зазвучавшую вдруг мелодию.
— «Маленький цветок». Соло на кларнете — Бенни Манкиль.
— Я под эту музыку в нашем парке на коньках катался, — грустно заметил Василий, так и не дождавшись подробного рассказа о том, как Начинкина ухаживает за интимными частями своего тела.
3
Вечером второго сентября объявился кинорежиссёр-грек, привёз Грешнову забытые на Мосфильме паспорт, одежду, деньги. Посетил вместе с ним ресторан «Корабль». Перед тем, как идти в зал к греку, заказавшему столик, Василий заглянул в моечный цех к старой знакомой, Павлине Якубовне Чечёткиной, более известной, как баба Паша.
Познакомился Грешнов с ней так. Чечёткина торговала у станции метро стельками, квашеной капустой и солёными огурцами. Василий покупал у неё соленья на закуску, и долгое время их знакомство дальше товарно-денежных отношений не шло. Однажды, будучи пьяным, он заметил, что в её ассортименте отсутствуют соленые огурцы и стал бабу Пашу, так она сама ему представилась, попрекать:
— Что же ты наделала? Прикажешь на рынок мне за ними идти?
— Зачем рынок? Пойдём ко мне, они у меня дома.
— А может, твой дед их съел?
— Да я за такого парня красивого любого деда убью. Нет у меня никого, одна живу.
Дор?гой баба Паша говорила Василию и другие комплименты. Дома накормила, напоила и вместе с собой спать уложила. И стал Василий то чаще, то реже к бабе Паше заглядывать.
Когда Грешнов пришёл на мойку, то заметил, как баба Паша объясняется Олегу Шептункову, Нинкиному однокласснику, в любви.
— Для меня мужчина — господь Бог, — убежденно говорила Чечёткина. — Его слово для меня — закон. Готова ползти за ним по сырой земле и целовать следы его ног.
Официант понимал, что под словом «мужчина» подразумевается он, и поэтому слушал Павлину Якубовну более чем благосклонно. Узкоплечий, с широкими бедрами, с тонкой длинной шеей, — со стороны объект симпатии выглядел нелепо и смешно.
— Павлина, оставь юношу в покое, — сказал Василий. — Моё сердце в слезах.
— В слезах? — с хохотом, пойманной за руку воровки, выкрикнула баба Паша и, бросив как ненужный сор предмет обожания, подбежала к Грешнову.
— Ведёшь себя, как покойная принцесса Диана. А я тебя между тем на королеву Елизавету прочу. Я уже говорил с кинорежиссером о тебе. Возможно, сегодня зайдёт на тебя посмотреть.