Тринадцатый
Шрифт:
– Я никогда не сделаю этого.
– Сделаешь! Я обещаю! Я знаю, пытки не дадут результата: они действуют лишь на человека, который не знал боли. Центурион, приведи Марию!
– Маркус, ты не посмеешь! – заорал Луций.
– Уже посмел! Что посеешь, то и пожнешь! Я научился от тебя многому и, в первую очередь, безжалостности.
Центурион скрылся за каменной стеной и через некоторое время притащил к ним женщину. Она была прекрасна. На ее теле были следы побоев, но она не кричала, не сопротивлялась, и ее лицо не выражало никаких эмоций. Ее поставили на колени рядом с Луцием. Они взглянули друг другу в глаза. Центурион
– Не надо, – еле слышно сказал Луций, и из его глаз потекли слезы.
Он смотрел на Марию, а она смотрела на него.
– Умоляю, не надо. Она ни при чем.
– А разве причем была жена Бартуса? «Убивай, не раздумывая! Никому и никогда не прощай предательства!», – разве это не твои слова? К тому же я не вижу иного способа заставить тебя сделать то, что требуется. Так ты согласен?
– Да! Да! Будь ты проклят! Да! Я сделаю то, что вы хотите!
– Нет, Луций! Пускай они убьют меня! Не делай этого! Он выше всего! Не делай этого! Не делай! Я этого не стою! Не надо!
– Уберите эту суку! – крикнул Маркус.
Девушку поволокли обратно.
– Ну, так что? Теперь-то ты понял, где твоя слабость?
– Я не позволю ему мучиться!!! – прокричал Луций Марии, которая уже скрылась за каменной стеной. – Я ненавижу тебя, Маркус!
– Я тоже не рад тебе. Ты предал снова! Сначала нас, а теперь и своего учителя. Ты и только ты будешь принимать участие в казни.
– Прошу! Не трогайте ее! Я все сделаю!
– Ты обещаешь?
– Да! Даю слово!
– Ты всегда держал слово! Я верю тебе. Ее немедленно отпустят. Я прикажу, чтобы она могла делать все, что ей заблагорассудится. А ты – ты будешь страдать вечно! Уберите его с глаз моих долой!
Через несколько часов к Понтию Пилату привели смиренного человека.
– Это дом Пилата? – спросил Иисус.
– Да! И заткнись! – сурово ответил стражник.
Вскоре на вилле раздались голоса. Кто-то подошел к сопровождающему и сказал, чтобы ввели подозреваемого.
– Проходи! – вталкивая задержанного во дворец, скомандовал солдат. – Мой господин ждет тебя!
Несчастного проводили в роскошную комнату. Перед ним в кресле, украшенном золотом и серебром, сидел Понтий Пилат. Легионер схватил нищего за шкирку и пихнул вперед ближе к прокуратору.
– Прежде чем я задам тебе вопрос, приготовься подумать над ответом, – потирая виски, произнес прокуратор. – Кто ты? – сухо спросил Пилат.
Странник не ответил.
– Ты смеешь мне не отвечать? Не знаешь, что я имею власть вершить над тобой любой суд, а если понадобится, то и распять тебя? Но я также могу и отпустить тебя на все четыре стороны.
– Я знаю твою власть. Но эта власть не больше, чем власть над птицей, которой запретили летать: она все равно взмоет ввысь – в этом ее жизнь, дарованная Богом.
– Птица не человек, боли не чувствует. А ты даже представить себе не можешь мучения распятого на кресте.
– Могу, – тихо сказал приговоренный и тут же получил плетью по спине.
– Не смей перечить прокуратору! – прикрикнул Маркус.
Корчась от боли, нищий поднялся с колен.
– Разве я могу перечить тому, кто сейчас выше людей? – тихо ответил он.
Маркус снова взмахнул плетью.
– Стой! – крикнул прокуратор. Преторианец послушно опустил кнут. – Я вижу, язык твой подвешен неплохо и голова твоя работает хорошо.
– Людям свойственно ошибаться.
– Кому? Людям? – усмехнувшись, переспросил Пилат. – Люди требуют твоей смерти, смерти через распятие. И ты думаешь, что все они ошибаются?
– Каждый человек может быть в чем-то неправ, не надо его за это винить.
– А ты мне нравишься. И что, Маркус тоже ошибается?
– Маркус сделал выбор, это право каждого человека.
Зверев смотрел и не мог поверить своим глазам.
«За что мне приходится находиться здесь? А может, я болен? Да, точно! Я просто болен! Это все фантазии моего измученного воображения! Разве может случиться такое на самом деле? Нет, конечно, нет. Никого из них в реальности не существует, я скоро должен проснуться. Вот сейчас, сейчас все это кончится, и я окажусь у себя дома, и у меня, как обычно, будет болеть голова. Ну же, просыпайся! Просыпайся!», – уговаривал себя капитан.
– Ты не спишь! И перестань укорять себя! Я вижу твой гнев. Ты тот, кто ты есть. Ты воин. Генерал, не знавший поражений. Человек без жалости и совести.
– Я не такой.
– Такой, такой. Жить в иллюзиях всегда легче. Скольких ты убил людей, Луций?
– Это была война!
– Не надо кричать. Я стою рядом и прекрасно тебя слышу. Раньше ты делал зарубки на копье, которое стояло в твоем шатре. Ты никогда не брал его в битву и никому не показывал. Тебе нравилось коллекционировать жизни – впрочем, как и мне. Видишь, ты ничуть не лучше меня. Даже, наверное, хуже. Потому что я такой, какой есть, и мне не надо прятаться за маской человечности, в отличие от тебя. Так скольких ты убил?
– Не знаю, я никогда не считал.
– А я считал. Каждого знал в лицо, каждого помню. Это только тех, кого ты убил лично. А казнено по твоему приказу больше, чем ты можешь себе представить.
– Я не помню этого.
– Зато помнят люди. А это, поверь мне, гораздо важнее, чем твои личные воспоминания. Всегда удобней оградить себя от неугодного знания и сделать вид, что ты ничего не помнишь. Ты словно котенок, которого тычут мордочкой в миску с молоком, а он усердно не хочет из нее пить, хотя потом все равно будет лакать из этого блюдца, – Анатас махнул рукой, и Зверев оказался в гудящей, словно улей, толпе.
По узкой улице шел истерзанный и измученный человек. Кожа на его спине висела кровавыми лоскутами, на плечах лежал тяжелый крест, а на голове, впиваясь в лоб острыми шипами, красовался терновый венок. Он стонал, но шел к своей смерти. Каждый шаг, каждое движение вызывало у него адскую боль. Люди плевали в него и кидали камни и мусор. Рядом в доспехах римского легиона шагал Зверев. Он шел в полном обмундировании, словно впереди его ждала битва. Другие солдаты подталкивали его вперед, а люди не стеснялись в выражениях, проклиная то римлян, то человека, несущего крест. Параллельно процессии в толпе перемещался Анатас, всматриваясь в лицо капитана. Пыльная узкая дорога вела к Голгофе. Алексей осознал неизбежное, понял, что это не его фантазии, а жестокая реальность. Впереди ехали всадники, разгоняя зевак. Глотая поднимаемую ими пыль, он отрешенно следил за солнечным зайчиком, который прыгал по толпе, отражаясь от блестящего шлема. Это хаотичное движение луча напоминало ему его собственную жизнь. Вскоре процессия оказалась на горе.