Трип на юг
Шрифт:
Телефон нагрелся, будто ярость собеседника сквозь километры способна прожечь Борису ладонь, но Хатира сдерживал страх перед Слепым, владельцем крупнейшей теневой площадки и чеченским «вором в законе», чья власть опиралась на железную дисциплину и нерушимые криминальные понятия. Со Слепым Борис познакомился – хоть и не видел его в лицо – еще на заре рынка, когда небольшая торговая площадка только вставала на ноги, подпираемая конкурентами посильнее, а Борис искал канал сбыта. Слепой его уважал, особенно за Афган. Борис рассказал честно: бывал, а не воевал, но и этого оказалось достаточно. Слепой даже прислал подарок: златоустовский кинжал «кама» позапрошлого века в стальных ножнах, с
Бессильная злоба Хатира в реальности может отравить лишь его самого.
«Проверил, нормально всё. Работаем», – наконец ответил Хатир.
Борис откинулся в кресле.
«Готовь место под склад, хочу предложить кое-что новое. Потребитель будет в восторге».
Если поднять глаза, взгляд наткнется на череп крупного марала с изящно изогнутыми рогами. Молчаливого советника.
– Что еще остается… – пробормотал Борис.
Череп не ответил, но в темных провалах глазниц он уловил тень воспоминания о том, как перед смертью зверь отчаянно боролся за жизнь.
Трип на юг
Бор.
Шел восемьдесят пятый год, похожий на прежние и отличный от остальных. Падали самолеты, на Ближнем Востоке велась резня, США вводили и отменяли санкции, а прогресс двигался семимильными шагами навстречу цифровой диктатуре. Воевали в Афганистане. Всерьез мечтали о межзвездных полетах в обозримые десятилетия. Конечно, если хохмач Рейган всего лишь шутил 1 .
Московская Олимпиада, а затем и видеосалоны с заграничными фильмами напрокат размотали уютный советский кокон, развеяли дымом образ капиталистических бездушных чудовищ и ослепили заморским благополучием. Уже разрешили смотреть на Запад, но нельзя было трогать. Можно думать, но нельзя говорить. Оттого начинали петь.
1
11 августа 1984 года во время проверки микрофона перед радиообращением президент США Рональд Рейган в шутку произнес: «Дорогие американцы, я рад сообщить вам сегодня, что подписал указ об объявлении России вне закона на вечные времена. Бомбардировка начнется через пять минут».
Борис, в годы юности просто Бор, учился в Ленинграде на четвертом курсе экономического факультета. Политэкономию он не любил, сюда его запихнул отец, да и мать твердила, что так будет правильно. Будущее расписано: окончит с красным дипломом, а дальше бухгалтером в партийную организацию, к уважению и благополучию. Но зима восемьдесят пятого разрушила эти нехитрые планы.
Бор завидовал жадности, с которой Максим уплетал посиневший картофельный труп и целлюлозную котлету – аппетит отбила вонь грязной тряпки, которой протерли столешницу.
– Есть будешь? – с полным ртом спросил приятель.
Бор покачал головой, и друг, просияв, забрал у него тарелку.
– Да это… мне еще столько пахать, что кусок в горло не лезет. Рассчитать оптимальное расходование ресурсов… Я в этих математических моделях с трудом соображаю. У вас на юрфаке практики меньше, языком только мелете.
– Мне бы твои проблемы, Шиканов! Лето кончилось, теперь не подзаработать нормально. Рвануть бы сейчас в стройотряд…
Максим, как обычно, драматизировал. Стипендии хватало, чтобы относительно
– У меня в шкафу третий год одни и те же брюки, – жаловался он. – Даже ем за твой счет. Тебя хоть мамка денег подкидывает. Если бы не ваш уговор с отцом, ты бы жил как король. Не надоело играть в автономию?
– Ты это… прекращай. Не хочу я от него ничего, – ответил Бор. – Мы так решили: я живу самостоятельно, он не вмешивается. Как по мне, надо позволять детям набивать шишки.
– При этом от помощи мамочки не отказываешься, – усмехнулся Максим.
– Вот поэтому юристов никто не любит: всё переврете так, что кругом виноват останешься.
– Ладно треплешься. Куда уж нам, простым смертным?
– Иди ты.
В университетскую столовую ворвался звонкий смех.
– Шик и блеск… – пробормотал Бор, не сводя глаз с девчонок.
– А, эти? Ничего такие. Первокурочки, – Максим расплылся в плутоватой улыбке.
– Та, что слева, не встречал ее раньше.
– Лена? Она с геологического. Живет, кстати, с нами, во втором корпусе. Странно, что ты ее не видел. Приехала с Камчатки. Знаешь, как я ее называю? Дикарка.
Бор фыркнул.
– Сам приглядись.
Прозвище и впрямь подходящее. Студентка словно несла в себе обещание волшебства. В глазах девушки плескались волны океана, а от взгляда дрожала земля под ногами. Далекий полуостров пел через нее свою дикую песню.
Девчонка-геолог отличалась и от самоуверенных москвичек, и от жеманных питерских девиц, и уж точно от прибывших из других провинциальных закоулков первокурсниц. С мужским полом Дикарка общалась на равных. Причём на такие острые темы, от которых у иной девушки вспыхнут уши. При этом не забывала о женственности: каблуки, помада, туго затянутые платья, в которых ее осиная талия сводила с ума всех от мала до велика. Говорили, у нее был краткосрочный роман с седовласым доцентом кафедры истории и права. Правда ли это, так и осталось тайной, но их точно видели вместе на выпускном балу у историков в облике Наташи Ростовой.
Характер девушка имела взрывоопасный, но тем заманчивей казалось ее завоевание.
После появления Дикарки всё пошло наперекосяк.
Нравилась она обоим приятелям – и тесная дружба дала трещину. А ведь полтора года назад, убедившись в нерушимости союза, они полоснули ладони осколком стекла и скрепили братство рукопожатием – изрядно выпили накануне, но потом ни о чем не жалели. Тогда это казалось посвящением в таинство, сокровенным обрядом инициации. Обмен кровью – высшая форма доверия. На ладони Бориса остался тонкий, почти незаметный шрам, чуть ниже линии ума.
Максим оказался проворнее, и Бор стискивал зубы, когда видел приятеля с сумкой Лены в руках или с копеечными цветами из перехода. Дикарка, казалось ему, достойна большего. Макс не отличался оригинальностью, зато брал напором. Было в нем то, что народ прозвал животным магнетизмом: крепкий, поджарый брюнет с глубоким звонким голосом, чувством юмора и харизмой оратора – Бор так и представлял его народным судьей. Даже двигался он упруго, с грацией льва, и возвышался над Борисом, как кипарис над плакучей ивой. Максим любил с размахом потратиться, не жалел последней рубахи ради приятелей, даже малознакомых – Бор же считал его щедрость бессмысленным расточительством. Конечно, из них двоих девчонки предпочитали Макса. Сам же Бор испытывал непонятную робость перед женским полом и потому проигрывал по всем фронтам: духу не хватало пригласить девушку прогуляться или проводить до двери.