Триумф поражения
Шрифт:
— У тебя своя баня есть. Затопи для меня. Ильича своего позови к нам, — предлагает Холодильник с просительными, почти умоляющими нотками в голосе.
— Вот еще! — фыркает дед. — У меня мы парились последние два раза! Теперь его очередь и его водка!
— Я куплю тебе водки! — обещает Холодильник. — Сколько? Ящик? Два?
— Нет уж! Это дело принципа! — возмущается дед. — И банька должна быть Ильича, и водка с него!
Холодильник закатывает глаза и сжимает руки, которые держит в карманах, в кулаки.
— Дед! —
— Внук! — почти ласка.
Если бы я пару часов назад не услышала разговор этих двух мужчин, я бы даже не поняла сейчас, что же происходит. Но в том-то и дело, что я всё понимаю.
— Мы с Ниной пойдем на пруд в беседку. Я обещал приготовить рыбу на гриле. Если надумаешь, приходите вместе с Ильичом, — цедит сквозь зубы Холодильник.
Мы пьем чай с пряниками, и дед рассказывает мне истории из жизни единственного внука.
О том, как его семилетний внук Сашка бегал на рыбалку и сам варил из мелкой рыбешки знатную уху.
О том, как в десять лет этот Сашка сколотил плот и в сильную грозу переплыл с подружкой Вероникой, внучкой Ильича, пруд, за что и был наказан: получил подзатыльник и был посажен под домашний арест на неделю.
О том, как подружка Вероника носила арестованному гостинцы и плакала на крыльце, потому что дед к Саше не пускал и гостинцы не передавал.
О том, как тринадцатилетний Сашка спас Ильича, чуть не угоревшего в бане.
О том, как два года назад Александр Юрьевич Климов-младший построил в поселке маленькую часовенку, за что местными старожилами причислен если не к лику святых, то к списку ангелоподобных.
— Дед! — почти мольба.
— Внук! — почти крик.
Вскоре дед уходит, нагло подмигнув и попрощавшись с нами до утра. И в доме наступает тишина, тревожная и какая-то тяжелая.
— Нина! — Холодильник внимательно смотрит на меня с другого конца стола и оправдывается. — Мой дед — человек импульсивный и не поддающийся влиянию. Еще он твердо уверен в том, что обладает великолепным чувством юмора. Если он тебя каким-то словом обидел, то прошу за него прощения. Он сам, к сожалению, никогда не попросит.
— Что ты! — смущаюсь я. — Всё в полном порядке! Мы, правда, пойдем жарить рыбу на пруд?
— Правда! — Холодильник встает из-за стола и, усмехаясь, говорит. — Должен же я утереть нос Матвею. Моя рыба лучше.
— Ты будешь ее ловить? — наивно спрашиваю я, обрадовавшись, что мы идем на рыбалку.
Холодильник смеется, но не обидно, а как-то ласково:
— Нет. На рыбалку мы не пойдем. Жарить я буду морскую рыбу.
Открытая беседка оказывается очень большой, с высокой крышей, вытянутым овальным столом, плетеными креслами и мощным угольным грилем. В течение получаса я наблюдаю за тем, как умело, несуетливо и просто красиво готовит Холодильник. Как ловко он чистит рыбу, быстро режет овощи. Я сижу в кресле и кутаюсь в большой теплый плед, развлекая Холодильника
— Мы делали праздник для заслуженной спортсменки, которая пишет стихи и песни, по фамилии Козакова. Димка все перепутал и приготовил вместе с ее студентами, а она преподавала в институте физкультуры, литературный монтаж на стихи известной современной поэтессы Риммы Казаковой "Быть женщиной", рассказываю я Холодильнику, который натирает рыбу божественно пахнущей смесью специй. — Я проворонила этот момент и на генеральном прогоне номеров пришла в ужас! Сначала студенты проникновенно говорили о том, какой чудесный человек их преподаватель, а потом хвалили ее стихотворение о женщине и читали его пафосно и надрывно, словно выступали на съезде компартии.
Быть женщиной — что это значит?
Какою тайною владеть?
Вот женщина. Но ты незрячий.
Тебе ее не разглядеть.
— Что ты хочешь? — сказал мне тогда Димка. — Спортсмены. Они, знаешь, как долго текст учили! Нет! Им новый не выучить! Придумай что-нибудь!
И если женщина приходит,
себе единственно верна,
она приходит — как проходит
чума, блокада и война.
— Прекрасные слова! Подписываюсь под каждым! — прерывает мой рассказ Холодильник. — Чума, блокада и война… Так что ты придумала?
— Ничего особенного, — пожимаю я плечами. — Убрала слова об авторстве Козаковой и придумала новые слова о ее любви к стихам Казаковой.
— А если бы она их не любила? — насмешливо спрашивает Холодильник.
— А я не стала рисковать. Я ей позвонила и рассказала всю историю как анекдот. Она долго смеялась, поделилась тем, что с тех пор, как начала писать и публиковаться, такая путаница уже случалась. Так что всё обошлось! Но читали студенты-физкультурники ужасно! Никак не могли поймать нужную интонацию.
— А как заканчиваются эти стихи? — Холодильник кладет на мою тарелку готовую рыбу.
Но если женщина уходит,
побито голову неся,
то все равно с собой уводит
бесповоротно все и вся.
И ты, тот, истинный, тот, лучший,
ты тоже — там, в том далеке,
зажат, как бесполезный ключик,
в ее печальном кулачке.
— Грустно, — констатирует Холодильник. — А как же счастливая любовь? Она же бывает?
— Бывает! — оптимистично отвечаю я и тянусь к рыбе.
— Позволь тебе представить! Сибас с маслинами, каперсами и лимоном! Заметь! Маслины сорта каламата! — Холодильник садится напротив меня и, замерев, ждет моего приговора.
— Это… это… лучше, чем… — я не заканчиваю свое предложение, потому что лихорадочно подбираю слово. Любимое выражение Ленки "Это лучше, чем секс" сейчас мне катастрофически не подходит.
— Чем что? — спрашивает Холодильник, потемневшими глазами глядя на мою нижнюю губу, которую я только что непроизвольно облизала.