Трое в одном
Шрифт:
Когда профессор всё так же добродушно заговаривал с ним, подпоручик только хмуро отвечал «да» или «нет».
Однажды он настойчиво потребовал:
— Прошу вас, господин доктор, отправьте меня в полк. Ведь я же теперь совершенно здоров.
— Но полка вашего больше не существует, — улыбаясь, ответил Орлов.
— Вы лжёте! — гневно крикнул подпоручик. — Может, по-вашему и Российской империи больше не существует?
— Да, империи не существует. Я давно хотел…
Но профессор не закончил. Разъярённый подпоручик грохнул
— Что-о? Да знаете ли вы, что за такие слова — в Сибирь! Я докладную напишу! Самому государю императору!
— Успокойтесь, подпоручик! — резко сказал Орлов. — Здесь командую я. Извольте мне подчиняться! Тем более, что я старше вас. И годами и чином!
Повелительный тон старого военного врача неожиданно усмирил разъярённого Кошкина. На вышколенного офицера николаевской армии этот тон подействовал гораздо сильнее, чем все прежние учёные доводы профессора.
«Однако неплохо их там выдрессировали! — отметил про себя Орлов. — По крайней мере, сейчас это мне на руку».
После этой стычки стало заметно, что Кошкин побаивается старого профессора. Изменилось его отношение и к Асылбеку: он теперь был с ним почему-то подозрителен и молчалив.
И только к Лене подпоручик привязывался всё больше и больше. Кто знает, может быть, вместе с телом Бориса Стропилина он унаследовал и его любовь?… Во всяком случае, в обществе Лены Кошкин был по-прежнему разговорчивым и откровенным.
Как-то раз, потрогав свои отрастающие усы, он неожиданно спросил:
— Нет ли у вас, барышня, зеркальца? Сколько раз просил этого болвана доктора прислать мне, а он всё забывает.
Зеркало у Лены было. Она машинально расстегнула сумочку и… замешкалась. Ей вспомнились предостерегающие слова профессора:
— Ни в коем случае не давайте ему зеркала!
Но почему же? В чём дело? Он так и не объяснил…
Неожиданно она почувствовала какую-то досаду, чувство противоречия вспыхнуло в ней. После той тяжёлой сцены в беседке она даже испытывала какую-то враждебность по отношению к профессору. Возможно, это и заставило её вытащить зеркало и протянуть его Кошкину.
— Возьми!
Подпоручик взял зеркало, поднёс его к лицу и вдруг отшатнулся и побелел.
— Что с тобой? — испуганно спросила Лена.
Подпоручик посмотрел на неё глазами, полными ужаса и растерянности, и тихо, почти шёпотом, проговорил:
— Это… Это не я!
— Как не ты!
— Не я! Облик не мой, — повторил подпоручик и снова поднёс зеркало к лицу.
Лене стало страшно… А вдруг она сделала что-то ужасное и непоправимое… Она хотела взять зеркало, но Кошкин отвёл её руку.
— Погодите!
Несколько секунд он с недоумением разглядывал своё изображение. Потом с горечью прошептал:
— Что они со мной сделали?!
И, круто повернувшись к Лене, взмолился:
— Барышня! Милая вы моя! Христом-богом прошу: увезите меня отсюда. Пропаду я здесь! Чует моя душа — доктор и его помощник, Акбар этот,
— Боренька!… — с тоской прошептала девушка.
Но Кошкин не слушал её. Он был взволнован и испуган. Его трясло, как в лихорадке.
— Что же это?… — бормотал он. — Асылбека, князеньку, любил, души в нём не чаял, заботился о нём, человеком сделать хотел… А он… Ведь заодно с этими супостатами! Недавно что-то сказал я, — гляжу, он с доктором перемигнулся. А я-то заметил. Меня-то не проведёшь!
И он откровенно начал рассказывать Лене:
— Страшно мне, барышня! Как перед господом-богом говорю — страшно. Против черкесов на Кавказе воевал — не боялся. А нечистую силу боюсь. И греха в этом не вижу. Вот давеча лежу, сплю, — слышу, кто-то моей головы коснулся. Хочу глаза открыть — не могу. Крикнуть хочу — тоже не могу! Зельем каким-то, наверное, опоили. А ведь чувствую, всё чувствую. Колдуют они. Что-то гудит, какие-то железки с верёвочками к голове прикладывают… Страшно! Что они со мной делают, а? И вот теперь… Облик-то не мой! Что ж это такое? Куда я попал, сударыня?! Зачем они надо мной все эти штуки проделывают?
Лена вздохнула.
— Успокойся, Боренька. Ну, успокойся.
И ласково провела рукой по его волосам.
«Что же с ним происходит?» — с тревогой думала девушка.
Всю ли правду сказал ей профессор? Каким-то шестым чувством она безошибочно угадывала: Орлов что-то скрывает, что-то не договаривает. Но что? Этого девушка не могла понять.
«Что они делают с Борисом? — раздражённо думала она. — Как они смеют!» В конце концов он принадлежит ей — больной ли, здоровый, — он её будущий муж. Она сама имеет право распорядиться его судьбой.
Довольно! Она увезёт его. Увезёт к родным. Там, в тихом селе, без врачей, Борис за лето придёт в себя, выздоровеет. А если не выздоровеет… Ну что ж… Тогда она последует совету профессора и сама начнёт учить Бориса всему заново. Но только — сама.
— Боря! — решительно сказала она. — Хочешь поехать к моим родителям, в колхоз?
— В колхоз? — переспросил Кошкин. — А что это такое — колхоз?
— Ну, в село, — в отчаянии сказала Лена. — В деревню!
— Там имение вашего батюшки?
— Да, допустим. Так что — едем? Только сейчас. Сию минуту! Я увезу тебя потихоньку, без разрешения Александра Ивановича.
— Едем! — радостно сказал Кошкин. — Велите закладывать карету.
И Лена решила действовать. Через минуту она сказала сидящей в коридоре дежурной сестре, что сейчас вернётся, и вышла из клиники.
Минут пять она стояла на улице, оглядываясь по сторонам, чтобы взять такси. Но такси не было. Несколько раз она пыталась остановить проезжающие мимо машины, но ни одна из них не останавливалась. И в то же время у самых ворот клиники стояла «Волга» с красным крестом на боку. Водитель, развалясь на сиденье, читал книгу.