Трое в одном
Шрифт:
— Так нельзя, молодой человек.
— Но позвольте, доктор! — запальчиво возразил подпоручик. — Если уж мне предложили одеться в штатское, то будьте любезны приготовить сюртук и приличные панталоны. Я — дворянин, офицер его императорского величества! А вы меня наряжаете чёрт знает как. Нехорошо-с, господин доктор.
Профессор с виноватым видом развёл руками.
— Чем богаты, тем и рады, голубчик.
И чтобы отвлечь внимание обидчивого подпоручика от щекотливой темы о гардеробе, торопливо спросил:
— А вы записку Татьяне Ивановне написали?
— В
Он вернулся в палату, подсел к тумбочке и взял пластмассовую ручку.
— Ишь ты! — пробормотал он, разглядывая ручку. — Докторишка-то, видно, человек образованный, гусиных не употребляет… На английский манер: перо железное и вставочка…
Он попробовал ручку на зуб, с любопытством взглянул на свет сквозь красную полупрозрачную пластмассу и глубокомысленно заметил:
— Гм… Видно, дорогая штучка-то… Янтарная, что ли?
Потом осторожно обмакнул перо в чернила и старательно написал:
«Любезная Татьяна Ивановна!
Смею сообщить, что нездоровъ, а посему быть у васъ не смогу. Ежели сможете, пришлите хотя бы записочку съ горничной. Позвольте поцеловать Вашу прелестную ручку.
Съ симъ остаюсь Вашъ преданный и покорный слуга
подпоручикъ Кошкинъ».
Сделав витиеватый росчерк, Кошкин свернул листок и подозвал сестру.
— Послушай, милая! Эту записку отнесешь его высокоблагородию Синцову. Знаешь? Мещанская улица, собственный дом купца Громова. Отдашь дочери полковника Татьяне Ивановне. В собственные руки! Упаси тебя бог кому другому отдать. Ежели его высокоблагородию сия записка попадет — разгневается. А он человек крутой — может и чужую девку высечь. Ясно?
Сестра молча кивнула, взяла записку и вышла. Кошкин секунду помедлил, почему-то вздохнул и распахнул дверь в вестибюль.
— Я готов, господин доктор! А где барышня?
Профессор кивком головы указал на Лену, которая стояла у окна. Она только что сняла больничный халат и теперь оправляла короткое белое платьице, плотно облегавшее её тонкую фигуру. Кошкин глянул на неё, внезапно покраснел и смущённо пробормотал:
— Пардон, мадемуазель! Я не знал, что вы не одеты.
— Нет, я готова, — спокойно ответила девушка. — Можно идти.
— Как! — испуганно воскликнул Кошкин. — Неужели вы пойдёте прямо в этой нижней сорочке?
— Это не сорочка, это платье…
— Позвольте-с! — горячо возразил Кошкин. — В таком случае это просто… неприличное платье… А где кринолин [1] ?
Девушка, ничего не понимая, растерянно смотрела на Кошкина. Профессор невольно расхохотался:
— Кринолин теперь не в моде, Борис Ефимович.
— Что вы мне говорите! — возмутился Кошкин. — Именно кринолин сейчас в моде. А это!… Может, из-за границы сию моду вы привезли? Не знаю-с!
[1] Пышное длинное платье на обручах.
— Ну-ну, не надо волноваться, Борис Ефимович, — примирительно сказал профессор. —
Он тяжело поднялся с дивана и двинулся к выходу. Подпоручик церемонно шаркнул ножкой и галантно пропустил вперед себя Лену, стараясь не смотреть на её стройные, загорелые ноги.
По указанию Орлова, в больничном саду был огорожен высоким забором небольшой участок. В маленькой уютной беседке стоял стол. Над столом, на полке лежало несколько книг Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других писателей первой половины девятнадцатого века. Здесь же, будто невзначай, был оставлен альбом с тщательно отобранными фотографиями, по которым профессор решил начать знакомить Кошкина с действительностью…
Стол в беседке был уже накрыт.
— Прошу! — сказал Орлов и сел рядом с Леной.
Подпоручик укоризненно посмотрел на них, потом перекрестился и только тогда сел.
— Что ж это вы, господа, крестом себя не осенив, за стол садитесь? Нехорошо-с! Ну, доктору-то ещё простительно, а вам, барышня, грех забывать о боге.
Лена вспыхнула. Она сделала было движение, чтобы перекреститься в угоду больному, но тут же вспомнила, что она всё-таки комсомолка и что сделать это было бы не только смешно, но и просто позорно. И от такой мысли она покраснела ещё больше и совсем растерялась.
На помощь ей пришёл Орлов.
— Борис Ефимович, — отвлёк он подпоручика, — не хотите ли полюбоваться видами этого города?
Он снял с полки альбом, вынул несколько фотографий города Фрунзе и протянул их Кошкину. Тот с любопытством стал рассматривать их одну за другой.
— Мастерская работа! — наконец с восхищением сказал он. — Просто прелестно! Посмотрите, как выписаны эти детали. Удивительный художник! Столько нужно терпения, чтобы на такой маленькой картине столько изобразить!
— А вы знаете, что это изображение сделано не художником, а особым аппаратом? Фотоаппаратом. Машинкой такой.
Кошкин расхохотался.
— Ну и шутник вы! Где ж это видно, чтобы машина могла рисовать? Право слово — шутник! Однако такой набор картинок стоят уйму денег. Ну и расточитель же вы, господин доктор. Кстати, что за город?
— А как вы думаете? — переспросил Орлов.
— Судя по тополям, которые я видел в Малороссии, это какой-то южный город. Но не российский, конечно. У нас, в России, например, таких гладких улиц не найдёшь. В Петербурге и то все они булыжником мощены. А тут — глядите, как сверкают. Любопытно! А дома-то какие! И все в зелени… Может, сей город италийский? Или французский?
— А вы не думаете, что лет так через сто или сто с лишним в России могут появиться такие дома?
— Что вы, доктор! — воскликнул подпоручик. — Наша лапотная матушка-Россия не способна на это. А тут!… Посмотрите на вот эти прелестные строения.
— Это Академия наук.
— Разве? Ну, тогда ясно, что город не российский. В России лишь одна Академия наук — Петербургская. Ну, а её-то уж я, слава богу, видел — меня не проведёте.
Кошкин помолчал и, продолжая разглядывать фотографии, с усмешкой добавил: