Трое за те же деньги (сборник)
Шрифт:
— Нет, ты не понимаешь…
Эрл с беспокойством пытался облечь свои чувства в слова. Он понимал, что сейчас важно быть честным: предоставлялся шанс сыграть в открытую. Никогда прежде он не пытался этого сделать; чувство страха и вины всегда его останавливало.
— Вот послушай! Я знаю, что из меня ничего не вышло, — медленно и спокойно произнес он. — Я не имею в виду, что оказался пьяницей или бездельником, или ещё кем–то в этом роде. Все, что я делал, не имело с этим ничего общего. Все, что я делал, могло сложиться и хорошо, но у меня ничего не получилось.
Эрл
— Не знаю, как сказать, — покачал он головой. Найти подходящие слова оказалось также трудно, как в перчатках поднять булавку — задача тщетная и безнадежная.
— Ты понимаешь? — в отчаянии воскликнул он. — Видимо, материал, из которого я сделан, оказался непригодным. Вот что я пытаюсь сказать. У меня такое чувство, что меня собрали из частей, купленных на свалке. И я никогда не мог от него отделаться. Неужели ты не понимаешь, что я имею в виду?
— Это бессмыслица. Почему ты так думаешь?
— Ты не понимаешь. Ты меня не слушаешь. — Эрл сел на край дивана и с беспокойством посмотрел на Ингрэма. — Возьми автомобиль, который собрали из дешевых поношенных частей. И заправили разбавленным водой бензином и грязным маслом. Что с ним произойдет? Он наверняка сломается, рассыплется на части. Можно сколько угодно с ним возиться, мыть и полировать, все равно проку не будет. Вот и я вроде такого автомобиля, и всегда про себя это знал. — Эрл тяжело дышал. — Я знал это. Иногда я смотрел на свои руки и думал об этом. Я видел кожу, вены, волосы и понимал, что все это никуда не годится.
Он смотрел на Ингрэма в тишине, прерываемой только слабым храпом старика, спавшего в углу. Холод и вонь в большой пустой комнате, казалось, заставляли их стать ближе друг другу, сжимая в единую человеческую ячейку. Страх и напряжение Эрла немного ослабели; неожиданно он почувствовал себя с Ингрэмом свободнее, понял его, и теперь захотел, чтобы тот тоже его понял. Он осознал, что они оба оказались в одинаково безвыходной ситуации. Не просто в беде… тут было нечто большее. Он подумал, что они живы и одиноки, и что–то помогло ему понять, что оба этих слова в известной мере означают одно и тоже; одно вытекает из другого. Это понимание не вызывало ужаса; настоящий ужас возникает, если не знаешь, что каждый человек сталкивается с той же проблемой. Что каждый одинок. Не только ты…
— Видишь ли, Самбо… — Эрл немного поколебался. — Ты не возражаешь, что я постоянно называю тебя Самбо?
— Это такое же имя, как любое другое.
— Ну… — Эрл взглянул на свои грязные руки, на грязные ногти и завитушки волос на смуглой коже. — Я всегда знал, что от меня мало проку. Потому что знал, откуда я взялся. Знал своего старика. — В этом признании слышалась боль, но не стыд; просто констатация очевидного горького факта.
— Это груз, который нужно нести, — сказал Ингрэм. — Но, черт возьми, вы и ваш старик — это два разных человека. Он есть он, а ты есть ты.
— Я знаю, — задумчиво протянул Эрл. — Я так себе это и представлял. И ты сказал мне, что я глуп.
— Не глуп, — сказал Ингрэм, покачав головой. — А просто не слишком сообразителен.
Пока он разыскивал стакан Эрла, с кухни вошла Крейзибоун, тихонько что–то напевая про себя.
— Идут охотники за лисами, — радостно заявила она. — Я только что видела на лугу одну из их собак. О, какое интересное зрелище. — Она медленно сделала легкий пируэт, заложив обе руки за голову. — Джентльмены в красных камзолах и такие спокойные и красивые леди, и лошади прыгают через изгороди. — Она пронзительно рассмеялась. — Иногда случается так, что леди падают на свои симпатичные круглые зады. О, честное слово, это великолепное зрелище.
Старик заворочался под одеялами.
— Ты меня разбудила, — раздраженно проворчал он.
— Пожалуй, я предложу Лорен спуститься вниз, — сказал Ингрэм. — Мы заболтались и продержали её там больше часа.
Крейзибоун посмотрела на детали, которые Ингрэм извлек из радиоприемника.
— И не пытайтесь собрать его, — сказала она, решительно покачав головой. — Она снова разобьет.
— Кто? — спросил Ингрэм.
— Женщина. Она плохо воспитана и вредная, этого вы не найдете у настоящих леди. Леди должны быть нежными и мягкими.
— О чем она? — спросил Ингрэм Эрла.
— Она — сумасшедшая. Лори просто споткнулась и ударилась о стол.
— Ха — ха, — весело рассмеялась Крейзибоун. — Это она так рассказывает. А сама подняла приемник и швырнула его на пол. И я знаю, почему она так сделала.
Ингрэм посмотрел на разбитый корпус приемника. В самом деле, уж слишком он раскололся для простого падения со стола… У него зародилась легкая тень сомнения.
— И почему она его разбила? — медленно спросил он.
— Ей не нравилась музыка, — охотно и искренне заявила Крейзибоун. Она не мягкая и не нежная. Вот уж несчастье для настоящего мужчины!
Ингрэм вздохнул, глуповато улыбнувшись Эрлу; подозрение, которое уже почти сложилось, заставило его почувствовать себя очень неловко.
— Ну и дает, — сказал он. — Она бы неплохо смотрелась в армии.
Но Эрл на него не смотрел; он пристально вглядывался в окно, за которым волны белесого тумана тянулись по размокшим полям.
— Тебе лучше подняться наверх, — медленно произнес он. — Присмотри за этими охотниками.
— Конечно, Эрл. Хорошо.
Глава двадцать первая
День постепенно прояснялся, и к полудню тонкий солнечный луч упал на потертый ковер в гостиной доктора Тейлора в Эвондейле.
Келли стоял у окна, сунув руки в карманы, шериф плотно уселся на стуле с прямой спинкой, положив свою широкополую шляпу на колено. В комнате они были одни, но говорить было не о чем; никаких соображений, которыми стоило обменяться; воцарившееся молчание стало знаком их неудачи.
Они здесь работали с самого рассвета, допрашивая доктора и его дочь, затем вернулись в Кроссроуд, чтобы получить новую информацию от агентов и полицейских, работавших по этому делу. Но до сих пор не удалось получить никакой определенной зацепки.