Трое за те же деньги (сборник)
Шрифт:
Правда, они узнали целый ряд существенных обстоятельств. Они узнали состояние белого, узнали, что негр болен и его лихорадит. И ещё они узнали, что беглецы укрылись в каком–то старом сельском доме, что вначале у них был фургон, а сейчас появился седан.
Из других источников они узнали, что седан принадлежит женщине по имени Лорен Вильсон, приятельнице Эрла Слэйтера. Френка Новака задержала полиция в Балтиморе, и он заговорил; от него получили фамилию Слэйтера и его адрес, это вывело на аптеку в Филадельфии, где работала девушка. Сейчас её машина исчезла, и в квартире тоже было пусто. Связь
" — Парень неплохо соображает», — подумал Келли с невольным уважением.
Еще он подумал, что врач охотно с ним сотрудничает. Во всяком случае, старается сделать все возможное. Он считал удары своего пульса, чтобы определить время поездки, и по его оценке негру понадобилось около часа, чтобы доставить их на место. Правда, он не мог учесть все повороты и крюки по дороге. И его оценки того, сколько они ехали по бетону и сколько — по проселочной дороге, оставались всего лишь предположениями.
Вооруженные этими фактами и соображениями полицейские на десятке машин в тесном сотрудничестве с агентами ФБР, разъезжавшими на джипах и фургонах для овощей и фруктов, прочесывали местность к юго–западу от Кроссроуда. Удалось установить самолет, звук которого слышал врач; это был коммерческий рейс, направлявшийся на юго–восток в сторону Нью–Йорка. Если память врача не подвела, они находились к западу от федерального шоссе, когда самолет пролетал над головой.
Но найти и схватить беглецов не удавалось. Келли понимал, что это опасная неудача. Вероятнее всего, Слэйтер с Ингрэмом двинутся в путь, когда стемнеет; это означало немалую опасность для людей, которые могли встретиться им по дороге.
Келли взглянул на часы: уже два. Если его предположение верно, в их распоряжении оставалось не так много времени. Некоторое время назад врач поднялся наверх, чтобы разбудить дочь. После того, как её допросили, он дал девушке снотворное и отправил в постель. Келли хотел снова с ней поговорить, так как у него возникло подозрение, которое не пришло в голову шерифу: врач с дочерью неосознанно защищали негра. Даже не сознавая этого, стремились спасти его.
Сейчас он без остановки расхаживал по комнате.
— Проясняется, — сказал он, глядя на солнечные зайчики на ковре. Неплохой день для охоты.
— Может снова пойти дождь, — возразил шериф. — Любите охоту?
— У меня не было особых возможности ей заняться. — Они так много говорили о деле, которым занимались, что перемена темы стала большим облегчением. — Но в прошлом году удалось поохотиться в Джорджии на индюков. Очень специфическое занятие. Они бегают быстро, как лошади, и могут услышать хруст сломанной веточки за тысячу футов. Сидят на дубе или на сосне в двадцати футах у вас над головой и кажутся большими, как грузовой самолет. А потом исчезают. Скрываются. Разукрашены всеми цветами радуги — и зеленым, и золотым, и черным — и просто исчезают из виду прежде, чем успеешь поднять ружье.
— Интересно, — протянул шериф, доставая трубку. В его тоне слышались одновременно интерес и скептицизм — реакция истинного охотника. — Наши фазаны ничего особенного не представляют, но хорошие стрелки приезжают сезон за сезоном,
— Ваша дочь мне рассказывала. Она, оказывается, тоже любительница. Келли рано утром заезжал в дом к шерифу и Ненси наспех накормила его завтраком.
— Я, бывало, брал её на охоту ещё маленькой, — усмехнулся шериф. — Не знал, что она по–прежнему этим интересуется. Дочка неплохо стреляла. — Он медленно покрутил в руках трубку. — Думал, она позабыла все вместе с джинсами и кедами. Когда девушки начинают заниматься лентами и юбками, их уже не прельщает беготня с ружьем по полям.
— Может быть, вы правы, — Келли тактично уклонился от определенного ответа; он заметил некоторую напряженность между шерифом и дочерью и не собирался вмешиваться в в их отношения. Утром она встретила его очень доброжелательно, выглядела доверчивой и весьма привлекательной в белом свитере и черных брюках, её светлые волосы были завязаны сзади в конский хвост. В субботу ей не нужно была идти в свою контору. Они поговорили об охоте и рыбной ловле, о местах, которые оба знали в Нью–Йорке, и Бог весть о чем еще, в кухне было тепло, запах дыма их сигарет смешивался с ароматом бекона и кофе. Он слушал её с пониманием и уместным сочувствием постороннего человека. Понял, что ей хочется поговорить, и слушал…
Шериф все ещё крутил в руках трубку.
— Мы с Ненси в общем–то очень близки, — сказал он, словно защищаясь. Но иногда… — Шериф твердо посмотрел на Келли, словно доверяясь ему, но отказываясь просить помощи. — Иногда я не могу её понять. Может быть, я слишком замкнут.
Шериф колебался; не в его обычае жаловаться постороннему на личные проблемы. Келли ему нравился, он доверял ему, но тот оставался посторонним.
— Не знаю, — буркнул он, вынужденный признать поражение. — Мне хотелось бы с ней поговорить, помочь всем, чем могу. Но просто не знаю, как это сделать.
— Она сама в состоянии себе помочь, — возразил Келли. — Вы можете поддержать её, но и только. Она должна забыть его — и за неё вы этого не сделаете.
Шерифу понадобилась пара секунд, чтобы понять, что имел в виду Келли. Потом он сказал: — Да, — и провел рукой по губам, преодолевая болезненную судорогу, которая свела горло. Так вот в чем дело… Почему же она не сказала?
— Она права, — поспешил сказать Келли, неправильно истолковав горечь, появившуюся в глазах шерифа. — Если ему не хватило ума её удержать, то не стоит и говорить о нем. — Тут он замялся, щеки неожиданно залил румянец. Раз старик не знал… — Посторонний всегда лучшая жилетка, чтобы выплакаться, — сказал он, проклиная себя за бестактность.
— Почему же она мне не сказала? — так тихо произнес шериф, что Келли пришлось наклониться вперед, чтобы разобрать его слова. — Вот чего я не понимаю…
Келли готов был откусить себе язык.
— Мне ужасно жаль. Я думал…
— Естественно. Естественно, когда девушка говорит своему отцу. Кстати, кто он такой? Или вы предпочитаете хранить её секреты?
— Не имеет обижаться, — спокойно заметил Келли. — Ни на нее, ни на меня.
Шериф был несколько обескуражен его тоном; немногие отваживались так с ним разговаривать, особенно когда он был раздражен. Потом устало улыбнулся: