Троецарствие

Алексин Иван

— Жильё для постоя уже выделено, государь, — явно успокоился Богданов. Патриарх — это фигура. Не простому дворянину, пусть даже и выбившему нежданно в стряпчие и воеводы, с ним чинами меряться. Да и царевна — сильный аргумент. Тут его чести урона нет. — О том не беспокойся.

— Вот и хорошо, — удовлетворённо констатировал я. — А моего ближника с невестой, — кивнул я на Тараску, — у себя посели. Скоро вместе на свадебке погуляем.

Кивнув воеводе, я направился было вслед за патриаршим возком, но вновь придержал коня, разглядывая

упавшего в земном поклоне старика. Ещё одна встреча. На этот раз не самая приятная.

— И ты здесь, Афонька? А я думал, что ты в Уфе в узилище до сих пор сидишь. Неужто выпустили?

— Выпустили, государь, — Власьев мой намёк, что я распоряжения его выпустить не давал, без сомненья уловил. — Как только у города войско, что к тебе из Сибири на подмогу шло, появилось, так городской голова всех, кто по приказу Шуйского в порубе томился, выпустить приказал.

— А что же вместе с войском к Нижнему не поехал?

— Недужен был, государь. Покуда сил после тюрьмы набрался, войско далеко ушло.

— Ладно, вставай, — нехотя разрешил я. — С чем пришёл?

Власьев медленно поднялся с колен, встал, слегка сутулясь; вид пришибленный, в глазах безнадёга да тоска смертная. Понимает, что не рады ему здесь, но всё же пришёл, на что-то надеясь. Хотя, если с другой стороны посмотреть; а куда ему ещё идти? К Шуйскому? Так именно Василий дьяка в Уфу и сослал. А второй самозванец в силу ещё не вошёл.

— Службы ищу, государь.

— У меня? — скорчил я удивлённую физиономию. — А почто не у Дмитрия? Ты же у этого вора самый ближний человек был. Даже вместо жениха с Маринкой в Кракове обручался.

— Твоя правда, государь, — не отвёл взгляда бывший дьяк. — Царю Дмитрию я служил верно. Точно так же, как до того и тебе, и твоему батюшке служил. И в измене никем замечен не был. Не то, что иные! Я бы и Шуйскому также служил, да он моей службой пренебрёг.

— Не царю Дмитрию, а вору и расстриге Гришке Отрепьеву! — не утерпев, вылез из своего возка патриарх. — Следи за языком, вор!

— Может и так, владыка, — потемнел лицом Власьев. — А только в то время его и патриарх царём величал.

Он что дурак, такие речи передо мной вести? Бывалый же человек. Ни может, не понимать, что за этим воспоследует. Вот уже и Никифор с двумя рындами, уловив едва заметный кивок Семёна, спешившись, к нему за спину зашли.

И вдруг я понял, что Власьев делает это специально. Он, ещё добираясь до Костромы, понимал, что шансов на прощение практически нет. Вот только иной жизни для себя не мыслит. Вот и ищет теперь в отчаянии смерти, не смея самому на себя руки наложить.

И что мне теперь с ним делать прикажите? Казнить? Так это не долго, вот только пользы с этого ноль. А если?

— Дерзкий ты, Афонька. Может мне тебе язык отрезать приказать? — решил я для начала нагнать жути. Никифор, сделав шаг, положил руку на плечо Власьева. Тот даже не вздрогнул, не сводя с меня пустых глаз. Тоже мне, фаталист хренов. — Хотя, —

сделал я вид, что задумался. — У тебя, помнится, некий Бажен Иванов в услужении был, которого ты из Цесарской земли (Австрия) привёз. Так ли?

— Так, государь, — изменился в лице бывший дьяк. — Из франской земли он родом будет.

— Вот. А у меня оттуда посольство ни с чем недавно вернулось. Так вот, Афонька. Поезжай-ка ты с этим франком в Нормандию, что в землях французского короля находится. Если сможешь там одного оружейного мастера на службу ко мне переманить, верну тебе твою вину и вновь в дьяки в Посольском приказе пожалую.

— Переманю, государь, — ожили глаза Власьева, наполнившись таким фанатичным блеском, что стало ясно; этот переманит. Ну, или сдохнет у двери мастерской упёртого мастера. А всё потому, что у человека вместо беспросветной безнадёги надежда появилась.

— Тогда придёшь завтра утром в Ипатьевский монастырь. Расскажу что да как, и деньгой в дорогу наделю. Не пешком же тебе до самой Франции добираться.

— Как прикажешь, государь!

Ну, вот. Уже вторая попытка переманить к себе хотя бы на время Марэна Ле Буржуа. Просто деньгами оружейный мастер не соблазнился. Попробую предложить ему в придачу дворянство, что пообещаю выпросить у Генриха IV.

В Ипатьевском монастыре царило необычное для этого места оживление. В сторону погребов катились десятки гружёных мешками подвод, суетились монастырские служки, озабоченно сновали в разные стороны монахи.

— Вы к осаде готовитесь, владыка? — улыбнулся я, помогая Иакову вылезти из возка. — Так вроде я ворога у стен Костромы не жду.

— А ворог часто, когда его не ждут, приходит, — отбрил меня патриарх и развернулся в сторону отца Феодосия, спешащего к нам от архиерейской палаты. — Ты лучше его о том расспроси. Сам же своей картохой да шведской репой озадачил.

— Царь-батюшка, — размашисто благословил меня новый настоятель. — Счастье то какое! Дождались!

Мда. Всё на свете меняется, только не отец Феодосий. Как был лизоблюдом и подхалимом, так и остался. Но хозяйственной хватки у него не отнять. Вот я и решил ещё весной направить его энергию в нужное русло, поставив во главе сельскохозяйственной реформы и снабдив нужными рекомендациями.

— Я смотрю хороший урожай собрали, отец Феодосий, — с усмешкой посмотрел я на архимандрита. — Выполнил ты мой наказ.

— Со всем радением, государь. Со всех деревень посошные уже которых день картоху везут. Все добрый урожай собрали!

— И что, не бунтовал никто? — поинтересовался я, помня нелёгкую судьбу культивации картофеля на Руси в прошлой Истории.

— А чего им бунтовать, если монастырь всем, кто её добре вырастит, недоимки обещал простить? — на лице бывшего отца-эконома появилось выражение вселенской скорби. — Ещё и брюкву в счёт оброка берём. Совсем оскудел монастырь. Но братия не ропщет. На твою милость, царь-батюшка, уповает!