Троецарствие

Алексин Иван

— Здоров я, государь.

— Вижу, что здоров да только рожа кислая, — отмахнулся я, усаживаясь в походное кресло. — Давай, говори уже, что душу гложет. Говори, кому сказано! — добавил я в голос внушительности, заметив как набычился было глава моей охраны. — Тебе сам царь, приказывает.

— Семён.

— Что, Семён?

— Семён, — промямлил было Никифор и неожиданно зачастил, давясь словами: — Я ведь на тебя молюсь, Фёдор Борисович. Так облагодетельствовал, что и сказать нельзя. Видано ли, Никишка Семёнов в рынды вышел! Дома прознали, так вся округа гудит. Батюшка, что твой боярин, важный ходит, матушка светится вся, Иван Никитич сестру мою, Глашку, за своего сына сватать приехал. Любят они давно друг

друга, — пояснил он мне, — да Иван Никитич раньше против был. Кому бесприданница нужна? А тут, как слух обо мне прошёл, сам к батюшке приехал.

— Пока всё хорошо, — усмехнувшись, констатировал я. — Давай теперь о плохом.

— Так не заслужил я всего этого, государь! — с надрывом простонал Никифор. — Вон, Семён, дважды тебя собой заслонил. Живота своего не пожалел. А я ведь тоже рядом был. И оба раза не успел. Да что там не успел, — в отчаянии махнул он рукой. — Того лучника я даже не разглядел!

— Так, тут всё понятно, — протянул я, радуясь, что разговор проходит практически без свидетелей. Четверо рынд, вошедшие в шатёр вслед за мной и Никифором, старательно пялились на стены, прикинувшись ветошью. — Запомни, Никифор. О Семёне я никогда не забуду. Преданный мне человек был. А я даже род его возвысить не могу. Нет там никого! Но и вы все в моей охране не спроста состоите, — ветошь по бокам навострила уши. Пускай слушают. Для них и говорится. — Потому как люди вы мне преданные. И я теперь уверен, что в следующий раз ты и на боярские хоромы внимание обратишь. Так что и дальше мне верно служи, то платой за мои благодеяния и будет. И, кстати, — решил я ещё больше привязать к себе начальника охраны. Он на страже моей жизни стоит, так что лишним не будет. — На свадьбу сестры позвать не забудь.

Отряд Лисовского появился ближе к вечеру. Я, к тому времени, уже извёлся весь! Всё же второй день уже жду! Вражеский дозор одним махом проскочил злополучную поляну, углубился дальше в лес, осматривая местность.

— Государь, — ворвался в шатёр Подопригора, нервно сжимая рукоять эфеса. — Тут они.

Вот же неугомонный! Всё же мстительный у Якима характер. Так и не простил Лисовскому Тихвин. Я надеялся, что после свадьбы он хоть немного мягче станет. Куда там! Если по честнаку, его отряд теперь, когда вот-вот лисовчики на поляну вылезут, совсем не нужен. Сколько их там? Хорошо, если хотя бы тысяча наберётся. И что они смогут противопоставить четырёхтысячному отряду тяжёлой конницы Порохни, ударившей им в лоб? Нет. Четырёх тысяч там не будет. Такое количество просто на поляне не уберётся. Там по тысяче четыре волны намечается. Хотя, если честно, я в том, что лисовчики даже первую волну переживут, сильно сомневаюсь. И где там место для лёгкой конницы Подопригоры? Правильно. Нет там для его отряда места. Только мешаться будут. Но Яким просто рвался в бой, смотря на меня глазами раненого ягуара. Ладно, пусть. Когда желания моих ближников не мешают делу, можно и навстречу пойти. Хочет повоевать; флаг ему в руки.

— Что с дозорами?

— Дальше ушли. О том не кручинься, государь. Через три версты мои людишки их встретят.

— Вот и хорошо, — кивнул я своему воеводе.

Вот кого ничем не проймёшь. Вернувшись из ливонского похода, Подопригора запил, чуть было не поставив на уши всю Кострому. Очень уж переживал о потере своего отряда. И даже то, что поставленную перед ним задачу, Яким выполнил, его не успокаивало.

А между тем, замятня в Прибалтике получилась знатная. Делагарди, каким-то чудом, кроме Дерпта, ещё и Ригу захватить умудрился. И теперь, вернувшийся из Польши Ходкевич, этот город в осаду взять пытается. Так пускай пытается, кто против то? Главное, что в этом году, ни со стороны Речи Посполитой, ни со стороны Швеции интервенции можно не опасаться.

Но, услышав про возможность поквитаться с Лисовским, мой воевода тут же

пришёл в норму. Странный человек, умеющий подчинять свой необузданный характер, ради намеченной цели. — Передай Порохне, чтобы своих кирасиров выводил.

Мы свой лагерь разбили чуть южнее, где-то на километр отступив от намеченного для боя места. И вот теперь тысячам Порохни предстояло выйти на позицию, чтобы встретить улепётывавшего от погони врага. Ну, и Подопригора в этом действе поучаствует, раз так в бой рвётся. Хотя, что я всё на Якима грешу? Сам такой. Моего личного участия в этой операции уж точно не требовалось. Только под ногами мешаюсь. Мои воеводы вполне способы и сами остатки вражеской армии как нужно приветить.

Но, всё же, сам в бой я не полез. Выждал, кусая от нервного возбуждения губы, пока не закончится сражение, дождался появления гонца от своего воеводы, поскакал к месту недавней битвы.

— Ишь ты, — вскинулся за спиной Никифор. — Несладко ворогу пришлось!

Ну, вот, заговорил. Значит, не в пустую моя беседа с начальным рындой прошла. Ожил, Никифор, повеселел. Теперь опять хоть рот затыкай!

— Лисовский! Найдите мне Лисовского, — зло отрубил я, направляя коня в сторону учинённого Порохнёй побоища. — Сотню дукатов выдам тому, кто мне эту тварь найдёт!

Весть о щедрой награде мигом облетела войско, и, вскоре, ко мне притащили всех более-менее богато одетых воров, сложив у моих ног.

— Не он, — вновь пробасил ражий литвин, что прибился к Подопригоре во время его Эстлядского похода.

— Да как не он?! — начал горячится мой воевода. — Смотри как богато одет! Впору гетману так одеваться! А ты говоришь, не он!

— Не он, — набычился видок, когда-то видевший полковника собственными глазами. — Нет его здесь.

— Да ты!

— Подожди, Яким, — остановил я начавшего было горячится боярина. — По нашему хотению Лисовский здесь не объявится. Точно здесь этой паскуды нет? — взглянул я в глаза литвину.

— Нет, государь, — покачал тот головой. — Я со всем пониманием. По всему видать, прогневал тебя чем-то пан Александр. А только нет здесь его. Я под командой пана Лисовского со шведами воевал. В лицо хорошо знаю.

— Нет, значит, — мрачно констатировал я. — А что, Порохня, твои люди всех воров порубили или кого в плен всё же взяли?

— Взяли, государь. Как не взять? Только мало совсем.

Привели с десяток пленных, толкнули вперёд, выставляя передо мной.

— Ишь ты! — неподдельно удивился я. — Довелось, значит, свидеться!

— Довелось, — повёл плечами Януш. — Знал бы, с кем дело имею, может, и по другому всё вышло.

— Так ты и знал, — отмёл я довод казака. — Тот поляк вам напрямую всё сказал. Где, кстати, он? Куда Щербина с Грицко подевались? Я долги помню.

— За пана Чаплинсого не скажу, — покачал головой старый казак. — Он вместе с полковником ещё вчера куда-то ускакал. С тех пор и не видел. Грицко Чаплинский ещё тогда, на Днепре, за нерадение зарубил. Очень уж осерчал, когда твой побег обнаружился. А Щербина, — облизал губы старик. — Щербина там лежит, — мотнул он головой в сторону поляны. — С ним поквитаться уже не получится.

— Ты забыл сказать, «государь», — сунулся было к пленному Никифор. — Тебя вежеству поучить, старик?!

— Погоди, Никифор, — остановил я своего ближника. — Куда Лисовский ускакал?

— Да говорю же; не знаю! Богом в том клянусь, — пепекрестился Януш. — Позвал к себе Чаплинского и вчера вечером с тремя десятками воинов ускакал.

Ускакал, значит, — сам удивился своему спокойствию я. — Яким, — оглянулся я на Подопригору. — Поднимай свой отряд. Всё вокруг прочешите. И Фильку с собой возьми, — нашёл я глазами охотника. — Поможешь Якиму того полковника поймать, — сказал я уже проводнику. — Озолочу. Ну, а ты, Януш, не взыщи. Знал, супротив кого на крамолу шёл. По заслугам и награда.