Тростник под ветром

Исикава Тацудзо

— Вы убили его. Ведь это же убийство, самое настоящее! Вы убийца! И вы можете быть спокойны?!

— Ничего подобного,— Хиросэ в темноте поднял руку, как бы останавливая Иоко.— Не забудь, это было как раз накануне войны с Америкой. А солдаты к нам прибыли все совершенно неподготовленные, все первого года службы, обучение проходили ускоренное. Поэтому и маневры были сложные, а уж о жалости или о снисхождении и речи быть не могло. Сам командир роты, помню, измотался тогда вконец. Ну а мы, младшие командиры, которым непосредственно приходилось иметь дело с солдатами, прямо можно сказать, ночи недосыпали. Конечно, я не отрицаю, я тогда здорово разозлился! Но опять же

в отношении этого солдата командир роты дал мне специальное указание хорошенько вправить ему мозги, ток что в случае чего и мне пришлось бы отвечать за его провинность. Да и успехи всего отделения тоже нужно было принимать во внимание. Заработать на маневрах плохую оценку — не поздоровилось бы всему отделению... Вот ты говоришь — какие-то несчастны -ножны, но дело вовсе не в том, ножны ли он потерял, или целиком всю винтовку. Тут вопрос стоял об оценке успехов всего отделения!

— Значит, вы считаете себя ни в чем не повинным?

—- Постой, постой...

— Значит, по-вашему, убить человека — это не преступление?

— Да постой, говорят тебе!

Он все еще удерживал ее за руку. Свободной рукой Иоко изо всех сил с размаха ударила Хиросэ по лицу. В темноте раздалась звонкая пощечина. В ту же секунду она ударила еще раз. Хиросэ поймал и крепко сдавил ее руку. Иоко плакала. Ей хотелось бить его еще и еще.

Некоторое время длилось молчание. Молодой месяц светил ярче, и слезы, струившиеся по ее щекам, блестели в лучах лунного света.

— Ладно!.. В таком случае, я тоже скажу все начистоту...— глухо сказал Хиросэ, в упор глядя на Иоко. Он все еще удерживал ее за руку,— Как военный, как командир отделения, все, что я тогда сделал, было самым обычным поступком. И с твоей стороны глупо на меня за это сердиться. Иначе тебе пришлось бы надавать пощечин всем младшим командирам по всей Японии.

— Все это пустые слова, отговорки, вы просто уклоняетесь от ответственности...

— Как хочешь, можешь считать это отговорками. Но сейчас, когда я уже больше не служу в армии, я раскаиваюсь в своем поступке!

— Ложь! Вы не раскаиваетесь!

— Нет, я тебе правду сказал. Честно говоря, я тогда же сразу почувствовал, что перехватил через край. О его смерти я услыхал примерно через год после всей этой истории, кажется мы стояли тогда на Борнео. Я еще подумал тогда: уж не из-за моих ли побоев он умер,— и, помню, так на душе стало скверно! Поверишь ли, ночью не мог уснуть. Напился виски, хотя пить мне тогда совершенно не хотелось. Только так и сумел наконец заснуть... А ты что, родственница этому Нисидзава?

Иоко, закрыв лицо руками, задыхалась от рыданий. Прежняя любовь к умершему мужу с новой силой вспыхнула в сердце. Наконец-то она ударила этого человека! но сознание, что она отомстила, не придавало ей сил, напротив — она чувствовала огромную слабость, как это чисто бывает после большого душевного напряжения, и не столько гнев, сколько горе владело ее душой.

— Я долго служил в армии и допускаю, что огрубел гам немного. Но я вовсе не питал какой-то особой ненависти к этому Нисидзава, просто я считал, что нужно с ним обращаться построже, чтобы сделать из него настоящего солдата. Вот и все. Но он был из интеллигентов и вообще для военной службы мало годился. Гораздо умнее было бы совсем не призывать его в армию, пусть бы работал в тылу по своей части. Да, несчастный был парень, вот уж подлинно несчастный... Я, конечно, обошелся с ним не совсем справедливо, но только Все равно, к какому бы унтеру ни попал Нисидзава, благополучно служить ему все равно не удалось бы...

— Значит, вы раскаиваетесь в своем поступке?

—

Конечно раскаиваюсь.

— И признаете, что виноваты перед ним?

— Признаю.

— Это правда? Правда? Так вы готовы просить у пего прощения? — плача, спросила Иоко. В этом заключалась ее главная цель. В ожидании этого она страдала так долго.— Скажите же! Вы действительно согласны просить прощения? — с жаром повторила она, в темноте вглядываясь в лицо Хиросэ. Она словно молила его. Вся ее дальнейшая жизнь зависела от его ответа.

— Разумеется готов. Если хочешь, я пойду к нему па могилу и поклонюсь земным поклоном, прося прощения.

Судорожные рыдания вырвались из груди Иоко. Она заплакала громко, в голос. Плача, она думала, что наконец выполнила свой долг перед мужем. Железные оковы, до этой минуты сжимавшие ее сердце, распались, ей стало легко, словно с плеч свалился тяжелый груз. «Наконец я ударила этого человека. Я заставила его просить прощения у Тайскэ...»

Удивленный ее рыданиями, Хиросэ, казалось, несколько растерялся. «Уж не я ли причина ее горя?» — подумал он и, обняв Иоко, привлек к себе на грудь.

— Ну полно, не надо плакать. Успокойся, будет...

Плачущая Иоко казалась ему привлекательной. Запрокинув ей голову, он поцеловал ее в мокрые от слез губы. Иоко не могла избежать этого поцелуя. В душе она уже простила Хиросэ. Настала пора простить. Не встретив сопротивления, Хиросэ поцеловал ее еще раз, потом еще. И вдруг, зарыдав еще сильнее, она сама прижалась к нему. В груди горела тоска по умершему Тайскэ. «Я любила его, я была ему верной женой, я любила его всем сердцем...»

Сознавая, что слабеет, она в то же время не находила в себе силы сопротивляться. Да и не было желания сопротивляться. «Теперь уже все пропало, у меня больше нет сил бороться, никто не спасет меня, я совершенно бессильна, совершенно бессильна, совершенно бессильна...» Ее охватила какая-то горькая радость, похожая на отчаяние.

Заметив, что она не сопротивляется, Хиросэ не замедлил воспользоваться благоприятным моментом. За окном простиралось темное море, лунный серп быстро мелькал в просветах между белыми облаками. Комната, озаренная только смутным отсветом моря, тонула в густом полумраке, даже лицо женщины невозможно было рассмотреть хорошенько. Хиросэ обнял Иоко и осторожно опустил на циновки.

Иоко задыхалась от муки. В душе она звала мужа, просила у него поддержки. Но она уже понимала, что мысли о муже ей не помогут. Руки Хиросэ шарили по ее одежде. Они искали пуговицы, шнурки, завязки. Иоко не сопротивлялась. Ее сердце покорилось раньше, чем тело. Воля ее надломилась. «Тайскэ, Тайскэ, Тайскэ!» — мысленно звала она мужа и просила у него прощения за то, что, любя его так беспредельно, она все-таки не нашла в себе силы к сопротивлению.

Когда Хиросэ отпустил ее, она не раскаивалась. Образ мужа исчез из сердца. На свет появилась совсем другая, новая женщина, которая уже не была больше женой Тайскэ Асидзава.

Грудь наполнилась холодом, страсть, кипевшая минуту назад, бесследно исчезла. Она сидела- неподвижно, с застывшим лицом, в том состоянии бездумного отупения, которое наступает вслед за порывом страсти, отупения, похожего на оцепенение, наступающее в природе после того, как пронесется тайфун.

Хиросэ почудился новый протест в этой безмолвной, неподвижной фигуре. «Она раскаивается»,— подумал он. Но в сердце Иоко не было ни следа раскаяния. Да, она не раскаивалась, но сердце сжималось от смутного сожаления, как будто она обманулась в чем-то. Она ожидала чего-то неизмеримо более трагического, более мучительного и скорбного.