Тростник под ветром
Шрифт:
Расставшись с Юмико, он быстро зашагал по темной дороге. Мало-помалу хладнокровие снова вернулось к нему. «Так оно лучше»,— подумал он. И все же ему было приятно вспоминать ее «буду ждать!» Женщина, которую он отверг, сказала, что все-таки будет ждать его,— это приятно льстило его самолюбию. В конце концов все это была детская игра. И кроме того, Юмико все-таки нравилась ему. «Если вернусь живой, женюсь на ней»,— решил он.
Теперь надо было подумать о предстоящей встрече с отцом. Если отцу известно о тайном доносе, который он когда-то послал в полицию, и он станет его бранить, Кунио собирался просить прощения.
Чем ближе он подходил к дому, тем почему-то ярче запоминались дни, проведенные на южном фронте. Целебес, Манила, Тиниан, Ява... Кунио представлялся себе триумфатором. Расправив плечи, он толкнул дверь пригожей. Вопреки ожиданиям, навстречу вышла старшая сестра, Кинуко.
— Здравствуй, здравствуй! Как ты поздно!
— О, это ты, Кинуко? Почему ты здесь?
— Я?.. Уже месяц, как живу здесь. И дети со мной.
– А что с Кумао?
– - Да ничего... так, кое-какие дела...
«Уж не разошлись ли они?» — подумал Кунио. Сестра была приветливая круглолицая женщина, добродушная и всегда вполне довольная жизнью. Выбежал мальчик, уже переодетый в ночное кимоно, и прижался к матери. Ребенок успел позабыть этого молодого дядю.
— Знаешь, Кунио, папа болен.
— Правда? Что с ним?
— Да все желудок. Кажется, особенно серьезного ничего нет, просто переутомился, наверное.
Вышла мать. Она заметно поседела, стала носить очки, но держалась еще спокойнее и ровнее, чем раньше.
— Добро пожаловать! О, да какой же ты стал!..— мать засмеялась.— Настоящий военный, как я посмотрю...— Чем взрослее выглядел сын, тем ярче вставал и памяти матери его облик, когда он был еще ребенком.
Следом за матерью Кунио прошел в глубину дома. Отец, лежа в кровати, что-то читал. Стоявшая у изголовья лампа со светло-зеленым абажуром отбрасывала легкую тень на его лицо. Кунио, как был, в форменных брюках, сел по-японски на циновки. Отец похудел, но лицо у него по-прежнему было спокойное.
– Опять сразу же уезжаешь? — устало спросил он, бесстрастно выслушав традиционные приветствия Куино.
– - Да. Завтра в шесть утра. В Кисарацу.
А потом?
Завтра же предполагаем быть на Окинаве.
Как на фронте?
— Трудно сказать, как пойдет дальше. Во всяком случае, тяжело. Дальше будет, наверное, еще хуже.
— Да, пожалуй ты прав. Дальше будет еще ужаснее.
— Ты, наверное, еще не ужинал? — спросила госпожа Сигэко.— Ужин готов.
Юхэю не хотелось упрекать сына.
Может быть, двухлетнее пребывание на фронте изменило и исправило Кунио? Внешне он выглядит отлично, стал совсем взрослым, не осталось и следа от прежней юношеской угловатости. Под богато украшенным военным мундиром угадывается вполне возмужавшее тело, тело, которое успело все изведать. Отец инстинктивно почувствовал, что на фронте у сына было много женщин. Что-то в его спокойной манере позволяло безошибочно догадываться об этом. На фронте мужчины становятся похожими на самцов... Какое-то брезгливое чувство охватило Юхэя при этой мысли, и, закрыв глаза, он откинулся на подушку.
— Дело в том, что,— заговорил Кунио, и в голосе его зазвучали торжественные интонации,— мне дали служебную командировку для получения новых самолетов, но я постарался выкроить
Юхэй молча кивнул.
— Теперь я уже твердо знаю и окончательно приготовился к тому, что мне не суждено вернуться живым. Война становится все ожесточеннее, особенно велики потери в воздушном флоте. Больше половины моих друзей, призванных одновременно со мной, уже погибли. Поэтому на сей раз мы расстаемся навеки... Я сожалею, что до сих пор причинял вам только одни огорчения и плохо выполнял свой сыновний долг... Но я прошу вас простить меня во имя родины. А я со своей стороны обещаю отдать все силы для служения отечеству...
Наступила напряженная пауза. Словно для того, чтобы нарушить эту гнетущую тишину, госпожа Сигэко рассмеялась.
— Ох, как ты торжественно выражаешься, Кунио! Совсем как в сцене прощания на станции Сакурада! 6 Вернешься ты или нет —этого никто знать не может. 11 вовсе не нужно заранее думать о смерти и горевать прежде времени. И для папы это нехорошо, ведь он болен! Давай-ка лучше пойдем поужинаем!—Она снова приглушенно засмеялась.— И отчего это, хотела бы я знать, мальчики так любят напыщенные слова и жесты? —с этими словами она увела Кунио в столовую.
Оставшись один, Юхэй думал о сыне, время от времени прижимая руку к тому месту под ложечкой, где он чувствовал боль. Как-то незаметно сын успел отойти от него далеко-далеко. Когда сын становится взрослым и перестает нуждаться в родителях, отец невольно чувствует грусть. Вот он вернулся, чтобы- произнести слона разлуки, звучащие для отца страшнее, чем приговор. Два года прошло с тех пор, как Юхэй потерял старшего сына. А сейчас наступает черед лишиться и младшего. Иоко ушла к родителям, в доме стало пусто и мрачно, ничто не способно было скрасить их одинокую старость.
Он взял в дом Кинуко с детьми, так как сомнительно было, чтобы Кумао Окабэ скоро освободили, но сделал это главным образом для того, чтобы присутствие дочери и внуков хоть немного развеяло тоску, поселившуюся в доме.
Да, не осталось ни одного человека в его семье, который жил бы полноценной, счастливой жизнью. Точно в таком же положении находились все без исключения его знакомые и друзья. При мысли о том, что теперь и младший сын Кунио тоже уедет умирать где-то в чужих южных странах, Юхэй чувствовал, что душа его готова разорваться от горя. И словно для того, чтобы сдержать эту нарастающую в душе бурю чувств, он тихонько проводил рукой по больному месту под ложечкой. Он давно уже страдал язвой желудка, но сейчас ему нередко приходила в голову мысль: может быть, язва перешла в рак? Его собственной жизни тоже угрожала опасность.
Наутро, едва рассвело, Кунио пришел попрощаться. Усевшись у изголовья отца, он молча выкурил сигарету. Госпожа Сигэко, подавая мужу лекарство, сказала:
– Военным, бедным, тоже нелегко достается. Хоть бы поскорее закончить эту войну, честное слово...’
И тогда, словно вызванный на откровенность словами матери, Кунио утвердительно кивнул:
— Да, ты совершенно права, мама. Когда пробудешь два года вдали от родины, бывает, что всем нутром начинает хотеться мира. В последнее время я, кажется, стал немного сочувствовать этому папиному либерализму...