Тростник под ветром
Шрифт:
Я приехал, чтобы навсегда распрощаться. Завтра уеду—уж теперь навсегда. Больше я не вернусь, это ясно.
Юмико, широко распахнув ресницы, смотрела в глаза Кунио. Глаза его были совсем близко, всего в нескольких сантиметрах от ее лица. И глядя в это серьезное девичье лицо, Кунио продолжал:
— Поэтому давай покончим с тем обещанием, которое мы когда-то дали друг другу. Все равно ведь мне суждено погибнуть. Я уже приготовился к этому. В свое время отец возражал протий нашей помолвки. Теперь я вижу, что он, пожалуй, был прав. В моем положении нельзя брать на себя ответственность за твое счастье. Ты меня понимаешь?
— Я не требую от тебя никакой ответственности.
—
— Не беспокой себя мыслями обо мне,— прошептала Юмико.— Ни о чем не тревожься. Я буду ждать тебя. Вуду ждать, сколько бы лет ни прошло! А ты не думай ни о какой ответственности. Делай свое дело. Обо мне можешь совсем забыть... Ведь ты воюешь для родины. А я, я буду ждать, ждать одна... Я сильная.
— Но ведь ждать меня, право, напрасно.
— Пусть напрасно, не важно!.. Почему напрасно?! Ты непременно вернешься целый и невредимый. Я верю!
— Не говори так, этому не бывать! Ведь это война!
— Ничего, ничего... Я буду ждать! — Юмико с досадой передернула плечами.
— Нет, Юми, если ты будешь ждать меня, это станет мне в тягость... Сегодня я пришел, чтобы навсегда с тобой распроститься. Да, это разлука навеки. Больше нам не суждено увидеть друг друга... Прощай, Юмико-сан!
— Подожди, не уходи!
Нет, я должен еще побывать дома. Но перед уходом мне хотелось бы послушать музыку. Сыграй что-нибудь на прощание! Я так давно не слышал, как ты играешь.
— Хорошо, я сыграю. Но только не говори о вечной разлуке. Нет, нет! Я ждала тебя каждый день... Ради тебя пошла на завод. Поэтому я давно уже не подходила к роялю...
— В самом деле? Как я перед тобой виноват!.. Ну сыграй же мне что-нибудь!
Охваченная смятением, Юмико говорила несвязно, мысли разбегались,— она чувствовала, что не может ясно и отчетливо высказать все, что у нее на сердце. Неверной походкой, точно ее несли волны, она подошла к роялю, открыла крышку и заиграла «Голубой Дунай». Она сама не могла бы объяснить, почему выбрала именно эту пьесу. В голове неотступно стоял образ Кунио Асидзава. Пальцы сами находили нужные клавиши. Ей казалось, словно мягкая ласковая мелодия увлекает ее куда-то прочь, в далекую страну счастья. Под звуки этой мелодии Кунио Асидзава неторопливо прицепил к поясу лежавший на столе кортик и, взяв фуражку, приготовился уходить. Потом закурил и стал ждать, пока Юмико перестанет играть. Ласковая мелодия не тронула его сердца.
Свидание длилось не более получаса, Юмико вышла из дома вместе с Кунио, сказав, что проводит его до станции электрички, но вскоре вернулась обратно. Тихо, точно крадучись, она отворила дверь в прихожую и снова вошла в гостиную. Теперь, когда она осталась одна, ей удалось наконец овладеть собой, и она попыталась осмыслить то, что сказал Кунио. Когда спустя некоторое время Иоко заглянула в гостиную, Юмико сидела перед роялем неподвижная, как мертвец. Она смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами, но, казалось, ничего не видела. Не слышно было даже ее дыхания, она была совершенно убита.
— Что с тобой, Юми?
Сестра не пошевелилась. Иоко с горечью подумала о том, как больно ранит душу любовь. Обещание, которым девушка, против воли родителей, обменялась с Кунио два года назад, до сих пор причиняет ей такие страдания.
— Что с тобой? — Иоко положила руку сестре на плечо и заглянула ей в лицо. И
Когда Иоко узнала, что Кунио приходил только затем, чтобы распрощаться навеки, она пожалела, что пы '.вала сестру с завода. Опасения матери оправдались— Юмико действительно лучше было бы не встречаться с Кунио. Но ведь рано или поздно неизбежна развязка трагедии, раз кругом бушует война и Кунио служит в авиации... Утирая мокрые от слез ресницы, Юмико прошептала:
— Но все-таки я рада... Рада, что его повидала...
Удивительная логика у влюбленных! Говорят о вечной разлуке — а сами верят в новую встречу; плачут от горя расставания — и в то же время счастливы коротким свиданием. Возможно, слова Кунио о прощании навеки тоже были сказаны только в порыве экзальтации, навеянной ложным героизмом военной эпохи. Наверное, ему кажется весьма романтичным бросить любимую, чтобы отдать жизнь за родину. Со стороны трудно судить о том, что творится в душе влюбленных.
«Я буду ждать, ждать одна... Я сильная!»
Зачем он вообще приходил сегодня, этот юноша? Уж не за тем ли только, чтобы причинить боль беззаветно преданному девичьему сердцу? Объявив о разлуке, он завтра утром улетит на Окинаву. Что ж, с точки зрения мужчины, может быть, так и следует поступать. А покинутая женщина — ей каково? Все еще не снимая руки с плеча сестры, Иоко испытывала тягостное сомнение, камнем давившее душу. Юмико, прижавшись щекой к закрытой крышке рояля, сидит так неподвижно и тихо, что не слышно даже ее дыхания. Душа в ней умерла. Вернее, убита. «Нельзя любить, нельзя любить!» — твердила про себя Иоко. Нельзя никого любить. В это жестокие, полное бурных событий время нельзя допускать, чтоб в сердце поселилась любовь. Разве сама она не живой пример этому? Она верила, что настоящая, боль-111;! я любовь дает счастье, она верила, что счастье женщины заключается в любви. Она ошиблась! Чем сильнее любовь, тем мучительнее трагедия. В это беспощадное время всякая любовь неизбежно ведет к трагедии. Где найдется уцелевшая от бури любовь? Где найдется любовь, не ставшая источником страдания? Связь между людьми безжалостно рвется бесчисленными законами о мобилизации и военной службе, счастье любви лишилось всякой опоры. По всей Японии женщины насильно разлучены с любимыми и обречены на скорбное одиночество.
— Ничего не поделаешь. Надо смириться...— с глубокой печалью прошептала Иоко. Но в полном противоречии с покорным-тоном этих слов в душе у нее бушевали гнев и отчаяние. Гнев на государство, гнев на все это злосчастное время, и скорбь, которая не могла найти утешения в смирении. Сознанием Иоко все сильнее овладевала обманчивая иллюзия: будто будничная, обычная жизнь с ее повседневными мелочными заботами никак не может принести счастье; и напротив, если человек полностью отчаялся и махнул рукой на все, что считал когда-то незыблемым и священным, тогда перед ним еще может открыться что-то новое в жизни.
Кунио тяготила настойчивость Юмико. Она твердила, что проводит его до станции электрички, но он почти насильно расстался с ней у перекрестка. Они обменялись простым коротким рукопожатием. Юмико снова спросила: «Ты будешь писать мне?» И опять повторила: «Я буду ждать!»
Это «ждать» можно было понять двояко — «ждать письма» и «ждать возвращения». Девушка не умела яснее выразить свои чувства. Казалось бы, ее привязанность к Кунио носила пассивный характер, а на деле оказалось, что чувство женщины гораздо активнее, чем его любовь. Юмико подавляла Кунио своей любовью, и это его стесняло.